отволокли Сулхана за ноги и за голову до обрывистого берега Заячьего острова.

— Айда, калики чертовы! — окликнул их Федька Гневышев, охрипший после вчерашнего. — Нечего на падаль вашу пялиться, ей теперь тоже не до нас. На работу, живее, мастера-то уже на стене и ждут!

Антон все рассчитывал в уме. С одной стороны, думал он, укладывая кирпичи на доску, оно и лучше, что Сулхан упокоился. Одного кошелька, будь там хоть сто рублей, на троих вряд ли хватило бы. На двоих — как раз достанет. Остается, чтобы атаман снюхался с одним из надзирателей и договорился с ним о цене. Они ведь, слуги-то царские, тоже не святые, лишний рублик им тоже не вреден. Взять хотя бы Федьку Гневышева. Есть у него власть. Получает жалование. Но вряд ли отказался бы даже он от подарочка на расходы. Федька человек семейный и потому нуждается. На всю семью — жену да сынов — обычного прибытка не всегда хватит. Так что Федька для этого дела сгодится. Он сможет проводить с умом до открытого места, посчитает денежки по уговору, потом вычеркнет их из зловредных бумажек, и все тут. И вот они уже среди медведей да волков в лесах, как родные. Придется и поплутать по дорогам, и новых хлебнуть невзгод. Но на воле вздохнут свободно и изберут себе судьбу по нраву.

На окрестности пала густая мгла, так что человек не видел человека. Сверху сыпалась как сквозь сито тонкая водяная мучица. Земля размокла, и осужденные месили ее рваными опорками или босыми ногами. Сгорбившись под тяжестью платья, пропитанного водой, люди с завистью поглядывали на сторожей в дождевых плащах с капюшонами.

Яков Дуб не сказал ни слова со вчерашнего вечера. И лишь однажды, когда они сошлись голова к голове возле груды кирпичей и прислонились друг к другу козырьками шапок, атаман буркнул:

— Попрошу тебя, Антон, не ходить за мной и не мешать.

Антон испуганно взглянул в его мрачное лицо.

— Это как понимать, атаман Яков?

— Не кричи, услышит Гневышев. Из сей преисподней может вырваться лишь один из нас.

В голосе Дуба слышались ядовитые нотки. Между ними никогда не было вражды, оба дружно презирали трусов и убивали предателей. Поэтому у Антона пересохло в горле. Он едва сумел выговорить.

— Значит, кидаешь меня?

— Значит, кидаю, — со злостью ответил Дуб.

— И не побоишься бога?

— Что ему до меня?

— Скажем, он тебя забыл, — сказал Антон. — Но как же наше с тобой побратимство? Ведь я по слову твоему поступал, по слову твоему содеял, что содеял, и потому попал с тобою сюда.

— Войди-ка в разум, Антон, да не причитай. Плаксивых не терплю, ты же знаешь, так что могу и осерчать.

— Понимаю, атаман. Только серчать умею и я. А среди товарищей, сколько у меня было, изменника еще не встречалось.

— Это не измена. У нас нет иного пути.

— Братья умирают плечом к плечу да в обнимку...

Поблизости раздался свист арапника и грозный голос Федьки Гневышева:

— Над чем колдуете, лодыри? Вас еще нынче не щекотали?

Яков и Антон понесли свой груз через болото, разыскивая мастеровых-каменщиков сквозь сито тумана. На обратном пути Яков сказал:

— Так я, парень в последний раз прошу тебя в мои дела не встревать. Не мне у тебя просить милости. Ни лавочником на воле не стану, ни иной легкой жизни искать не буду. А подамся в донские степи, к тамошним храбрым казакам. Буду звать народ на бой с неправдой и насилием.

— А по-моему, атаман, податься туда придется нам вдвоем.

— Никак такое не можно, — отрезал Дуб.

Федька Гневышев заглянул к старому полковнику за лекарством от похмелья. Стражники сбились в кружки, чтобы поделиться впечатлениями о вчерашнем разгуле. Яков Дуб заговорил снова, помягче:

— Я всегда любил друзей и не терпел коварства. Кровью обливалось сердце каждый раз, когда кто-нибудь погибал. И тебя, Антон, люблю. Но нынче придется покориться неминучей судьбе. Добычи, которая мне выпала, не хватит на двоих. Только я, Антон, тебя не забуду. Осмотрюсь на воле-то немного, устроюсь и пошлю сюда надежного человека, чтобы ты с его помощью тоже вырвался из мрака сего.

— Ох-хо, атаман Яков, сколько же до той поры воды в Неве утечет. Да и найдет ли меня здесь надежный твой человек?

Они продолжали путь среди толпы взлохмаченных каторжникав, Яков замедлил вдруг шаги и молвил тихим голосом:

— Жаль мне, Антон, не захотел ты меня послушаться.

С той стороны, из-за края укреплений, послышалось карканье заблудившегося ворона:

— Ка-ар-р! Ка-ар-р!

И в то же мгновение плечо атамана коротко дернулось. Ударило по другому, более слабому плечу. Антон, охваченный страхом, увидел вдруг, что белый свет вокруг него безмерно велик и прекрасен, что даже в каплях тумана сияют искры солнца, а камень стен тоже живой, как все создания божьи, и зовет господних тварей жить в мире и добром согласии. И узнал вдруг Антон, что человек может взлетать на воздух, подобно крылатой птице, пускаясь в полет к блаженной вечности. Увидел пенистые волны и бросился к ним, чтобы обнять их, а они охватили его с жадностью и спрятали на теплой груди, как ласковая матерь.

Яков Дуб пошел своей дорогой, словно ничего и не стряслось. Только старый дед заметил, что Антон сорвался с кручи, и возвестил, крестясь:

— Еще один скинулся... Прими, господи, раба недостойного в царствие твое...

По ту сторону бездны прозвучало в ответ:

— Ка-ар-р! Ка-ар-р!

Яков Дуб пробрался к нужнику. Покопал щепкой под ногами и нашел кошелечек. Розовый мех пропитался грязью, и он его старательно выскреб ногтями, затем вытер о штаны и присмотрелся к застежке. То были шелковые шнурки, связанные двойным узлом, петелькой. Потянул за конец, и узел развязался. Кошелек раскрылся, будто смеясь. В таком, наверно, можно было держать до тысячи рублей. Поскольку же золотое шило протыкает каменные стены, его содержимым можно бы купить не только Гневышева, но и его полковника в придачу, да осталось бы еще на дорогу. Яков напряженно пошарил в первом отделении, где держали мелкие деньги. Переворошил до дна прочие отделения.

На лбу атамана