Он добавил:

— И Борс тоже. И Никодим. — Он помолчал. — И Ампаро. Боль острым ножом полоснула по душе, глаза наполнились слезами. Матиас приложил палец к ее губам.

— Пожалуйста, — произнес он. — Еще будет достаточно времени для траура. И в этом мы будем не одиноки. Лично мне кажется, сейчас было бы уместнее радоваться. Несмотря на то что многое пришлось пережить, многое перетерпеть, у нас есть причины улыбаться.

Она, подчиняясь инстинкту, заглянула за его плечо. Карла ощущала присутствие кого-то еще за дверью дома. Матиас тоже развернулся в ту сторону, и слезы покатились из глаз Карлы; радость, надежда и горечь смешивались в них. Карла утерла лицо.

— Орланду! — позвал Тангейзер.

Орланду вышел из-за двери. Он пошел к ней, напряженный, с расправленными плечами и высоко поднятой головой, будто бы выполняя чьи-то наставления произвести самое лучшее впечатление. Лицо его сияло, глаза были глубокие и честные, и Карла точно знала, что никогда в жизни не видела существа прекраснее его. Орланду остановился перед ней и поклонился, лицо его было серьезно, будто у судьи. Глаза ее снова наполнились слезами, от чувств слишком сложных и многочисленных, чтобы их можно было назвать, и на этот раз она также не смогла сдержать их.

— Улыбнись, мальчик, — сказал Матиас. — И не забывай о хороших манерах.

Он улыбнулся сам себе.

— Ведь это же твоя мать.

Карла раскинула руки и крепко прижала Орланду к себе.

* * *

Воскресенье, 9 сентября 1565 года

Халь-Сафлиенти

Могилы Халь-Сафлиенти вырезали в скальной породе еще в те времена, когда люди не знали железа, раньше, чем они открыли бронзу. Может быть, даже, хотя этого не дано знать никому, раньше, чем Прометей украл у богов огонь. В те времена, когда камень резали костями и камнями, когда мир людей был еще юн, когда творцом вселенной была женщина, когда эти древние каменотесы поклонялись одной лишь богине — богине, чье чрево всегда было огромным от зреющего в нем плода. В те времена, когда война была всего лишь сном и дожидалась, пока спящие пробудятся. Здесь, в Халь-Сафлиенти, в склепах и камерах, в многочисленных нишах и под высокими сводами, тронутыми красной охрой и закрученными спиралью, покоились тысячи скелетов.

Для Карлы Халь-Сафлиенти был прибежищем, от которого исходило утешение, непостижимое, но глубокое. Хотя в его пределы было запрещено ходить, с самого детства сердце влекло туда Карлу. Каждый раз, когда душа ее бывала в смятении, она опускалась на колени перед огромной каменной Матерью и ощущала мудрость времени. Священники говорили, это языческое место, туда не следует ходить. Но юная Карла не чувствовала его греховности. Она молилась здесь, в городе мертвых, Богородице, и Богоматерь, как и каменная Мать, помогала ей обрести покой. Карла не была в этом месте уже много лет. И теперь, нуждаясь в утешении, нуждаясь в покое, она твердо решила отвезти свою подругу сюда и вверить ее вечности.

* * *

В Эль-Борго, в предрассветной темноте, в церкви Благовещения состоялась заупокойная месса по погибшим. Хотя война была окончена, многие погибли накануне, и еще многим суждено было умереть от тяжелых ранений. Пели псалмы и читали отрывки из Книги Иова. «О Господь, даруй им вечный покой, да прольется на них нескончаемый свет». Среди всех этих отпеваемых были Ампаро, Никодим и Борс. «Избави меня, Господи, от вечной смерти в тот день, когда сотрясутся небо и земля, и придешь Ты судить мир огнем». Потом последовали восхваления, пели «Мизерере», и гимны Иезикиаса, и антифон Иоанна. «Я есмь воскрешение и жизнь, тот, кто верует в Меня, пусть он мертв, все равно будет жить, а тот, кто жив и верует в Меня, никогда не умрет». Затем грехи душ тех, кто умер для этого мира, но не для мира грядущего, были прощены, и те, кто присутствовал при отпевании, вышли в свет зари.

По приказанию Карлы Тангейзер с Орланду погрузили тела Борса и Ампаро на двухколесную повозку. Тело Никодима так и не смогли отыскать. Пока бледное белое солнце поднималось над гребнем горы Сан-Сальваторе, они отвезли тела вверх по склону к некрополю в Халь-Сафлиенти и уложили там среди древних сотоварищей. Еще по желанию Карлы с ними пришел отец Лазаро; хотя он и опасался этого поганого места, Карле он не мог отказать. Он освятил ниши, которые они выбрали, ибо согласно каноническому закону каждый человек имеет право сам избрать место своего погребения. Лазаро обрызгал тела святой водой, были прочитаны «Kyrie…»[124]и «Benedictus…»,[125]и Лазаро провел обряд в строгом соответствии с католической верой. Потом Лазаро ушел, всю дорогу, пока они видели его, бормоча «De profundis»,[126]а они трое и их усопшие друзья остались в катакомбах, в тишине, от которой делалось больно.

Тангейзер взял с повозки виолу да гамба. И Карла играла.

Она играла, и ей казалось, что сердце ее вот-вот разорвется. А при взгляде на Тангейзера она понимала, что его сердце уже разорвалось, и еще она понимала, что он, погруженный в свое горе, уже для нее потерян. Когда Карла сознавала, что не может больше играть, она смотрела на Орланду, и он смотрел на нее; взгляд его был уверенным и теплым, он улыбался, немного застенчиво, и тогда Карла играла, черпая силы из пламени того счастья, какое он излучал.

* * *

Они приехали обратно в Эль-Борго, и Матиас сказал ей, что намеревается на первом же корабле отправиться в Венецию. Любовь Карлы к Тангейзеру нисколько не уменьшилась, наоборот, ее жар и тоска по нему делались все сильнее. Но смерть Ампаро лежала на нем таким же тяжким грузом, как и на ней, может быть, даже тяжелее, и это общее безмолвное горе было скверной почвой, чтобы на нем могла разрастись страсть. Тангейзер не упоминал об их договоре, она тоже. Он спросил, останется ли она на Мальте, и она сказала, что не останется. Она разберется с делами отца и вернется в Аквитанию, вместе с Орланду. Тангейзер понимал ее: теперь остров был не просто домом рыцарей, отныне он принадлежит им по праву крови, и они обратят его в усыпальницу, посвященную войне. Доехав до Калькаракских ворот, они спешились, и Тангейзер повернулся к Карле.

— В ту ночь, когда нас схватили в надвратной башне!.. — произнес он. — Вы помните последние слова, которые Ампаро сказала мне?

— Конечно помню, — ответила Карла. — А что они означают?

Она видела боль, отражавшуюся на его лице.

— Я не могу их вспомнить, — сказал он. — И это доставляет мне постоянные страдания.

— «Соловей счастлив», — сказала Карла.

Тангейзер кивнул.

— Ну конечно. — Он улыбнулся, но глаза его были подернуты тоской.