14 декабря 1954 года, в 09:34, Ту-4 сбросил 40-килотонную бомбу – мощность, почти в три раза превышающая мощность американской бомбы, уничтожившей Хиросиму, – с высоты 8000 метров. Бомба взорвалась в 350 метрах над землей, чтобы избежать чрезмерного заражения местности. Задействованные в учениях войска находились в 6 км по вертикали от места взрыва, Жуков и Булганин же – в 10 км. Взрывная волна сорвала с голов наблюдателей фуражки. После взрыва наземные войска, поддержанные тактической авиацией, открыли по условному противнику заградительный огонь из обычных видов вооружения. Через сорок минут специальная команда замерила уровень радиоактивности, и около полудня войска вошли в зону взрыва, углубившись в нее до 500 метров от точки «0» и пробыли там несколько часов. Споры о человеческом счете этих учений продолжаются до сих пор. Похоже, он был не больше (и не меньше), чем при аналогичных учениях, проводившихся в это же время в Соединенных Штатах[795]. «Когда я увидел атомный взрыв, – расскажет Жуков Светлишину, – осмотрел местность после взрыва и посмотрел несколько раз киноленту, запечатлевшую до мельчайших подробностей все то, что произошло в результате взрыва атомной бомбы, я пришел к твердому убеждению, что войну с применением атомного оружия ни при каких обстоятельствах вести не следует… Но мне было ясно и другое: навязанная нам гонка вооружений требовала от нас принять все меры к тому, чтобы срочно ликвидировать отставание наших Вооруженных Сил в оснащении ядерным оружием. В условиях постоянного атомного шантажа наша страна не могла чувствовать себя в безопасности. […] Как знать, может, проведенное нами учение в сентябре 1954 года было важным кирпичиком в той стене, которая стала барьером на пути ядерной катастрофы…»[796]Жуков считал, что проведенные в сентябре 1954 года учения внесли важный вклад в укрепление обороноспособности страны. Но главное было не в этом. Из учений на Тоцком полигоне Жуков вынес мнение, что наземные войска могут действовать, несмотря на атомный взрыв. И вскоре он добился передачи ядерного оружия от министерства, некогда возглавлявшегося Берией, вооруженным силам. Это увеличение веса военных в советской властной системе останется постоянной величиной вплоть до крушения режима в 1991 году. Она контрастирует с их унижением со стороны Сталина в период 1945–1953 годов.

Если посмотреть на рабочее расписание Жукова между июлем 1953 года – после ареста Берии – и концом 1954 года, то мы увидим, что большую часть времени он провел вне Москвы: значит, он не играл важной политической роли в продолжавшемся дележе наследства Сталина. Хрущев продолжал свое возвышение, на сей раз в ущерб Маленкову, чьи позиции резко ослабли после устранения Берии, а также вследствие его собственной роли, сыгранной в сталинских репрессиях. Отношения между этими двумя деятелями резко ухудшились, в первую очередь из-за личных амбиций, даже если между ними существовали и политические расхождения, в частности в экономических вопросах. Уязвимым положение Маленкова делало его прошлое союзника Берии, что и привело к его отставке в январе 1955 года. Главой Совета министров Хрущев назначил неспособного с ним тягаться Булганина, а оставшееся вакантным место министра обороны 7 января унаследовал Жуков. Тем самым он вошел в узкий круг тяжеловесов советской политической жизни. Чтобы уравновесить его влияние, Президиум Совета министров в тот же день образовал Совет обороны СССР под председательством Хрущева, который стал Верховным главнокомандующим. В Совет вошли Жуков, Булганин, Ворошилов, Василевский, Каганович и Молотов, то есть большинство в нем принадлежало не военным, а политикам. При Совете обороны был создан в качестве технического и консультативного органа Военный совет. Председателем его стал Жуков, а членами почти все самые видные военачальники Великой Отечественной войны: Захаров, Чуйков, Еременко, Соколовский, Тимошенко, Горбатов, Говоров, Малинин, Малиновский, Кузнецов. Не хватало только Рокоссовского, который в этот момент занимал пост министра обороны Польши.

В самый день своего назначения Жуков произнес слова, прямо противопоставившие его Хрущеву. В интервью, данном трем американским журналистам – Херсту, Смиту и Конниффу, – он отверг претензии некоторых лиц (не называя их прямо, но явно имея в виду Хрущева) на авторство плана контрнаступления под Сталинградом, и заявил, что «лично руководил всей подготовительной работой. Проведение же самой операции возглавлял Василевский». Это было первое сражение в войне за Историю, которую маршал будет вести до самой смерти.

Особую важность Жуков придавал реабилитации военных, пострадавших в период сталинских репрессий. Он присвоил генеральские звания недавно освобожденным командирам, арестованным в 1937–1938 годах. После его записки, поданной в ЦК 14 июня 1955 года, были восстановлены выплаты за боевые награды, упраздненные Сталиным в 1948 году. Это решение касалось 1,5 миллиона человек, а сумма выплат составляла огромную сумму: 271 миллион рублей. Целые семьи, где отец был инвалидом войны, стали получать ежемесячное «жуковское пособие». 14 июня в докладе ЦК маршал выразил сожаление в связи с тем, что в стране до сих пор не построено ни одного крупного памятника в честь победы в Великой Отечественной войне. Он добился возведения монументов на местах основных сражений: под Москвой – делая это, он работал на поддержание своей собственной репутации – и в городах-героях Ленинграде, Сталинграде, Севастополе и Одессе. Именно Жуков стал основателем культа Великой Отечественной войны, которая по сей день является для русского народа одним из самых главных событий в ее истории. В январе 1957 года он добился посмертной реабилитации Тухачевского, в июле – Павлова, неудачливого командующего Западным фронтом в июне 1941 года.

Жуков никогда не одобрял сурового отношения Сталина к бойцам и командирам Красной армии, попавшим во время войны в плен. Поэтому он организовал комиссию, получившую его имя, которая в апреле 1956 года отменила все дискриминационные меры в отношении 1,8 миллиона бывших военнопленных, в том числе бежавших из плена, а также тех, кто хотя бы недолгое время находился в окружении, котле. Даже после освобождения они подвергались ограничениям по прописке и выбору места работы. Константин Симонов встретился с маршалом как раз в тот момент, когда президиум ЦК обсуждал выводы «комиссии Жукова». «Жуков говорил о том, что его волновало и воодушевляло тогда… Речь шла о восстановлении доброго имени людей, оказавшихся в плену. […] Он… говорил об этом с горячностью, даже входившей в некоторый контраст с его обычной сдержанностью и немногословием. Видимо, этот вопрос касался каких-то самых сильных и глубоких струн его души. Наверное (по крайней мере, мне так показалось), он давно думал об этом и много лет не мог внутренне примириться с тем несправедливым и огульным решением, которое находил этот вопрос раньше. Он с горечью говорил о том, что по английским законам оказавшимся в плену английским солдатам и офицерам за все время пребывания в плену продолжали начислять положенное им жалованье, причем даже с какой-то надбавкой, связанной с тяжестью положения, в котором они находились. „А что у нас? – спросил он. – У нас Мехлис додумался до того, что выдвинул формулу: „Каждый, кто попал в плен, – предатель Родины“ – и обосновывал ее тем, что каждый советский человек, оказавшийся перед угрозой плена, обязан был покончить жизнь самоубийством, то есть, в сущности, требовал, чтобы ко всем миллионам погибших на войне прибавилось еще несколько миллионов самоубийц. Больше половины этих людей было замучено немцами в плену, умерло от голода и болезней, но, исходя из теории Мехлиса, выходило, что даже вернувшиеся, пройдя через этот ад, должны были дома встретить такое отношение к себе, чтобы они раскаялись в том, что тогда, в сорок первом или сорок втором, не лишили себя жизни“»[797]. В результате деятельности комиссии бывшие военнопленные были полностью реабилитированы, необоснованные судимости сняты, люди вернулись к нормальной жизни. Те, кто предпринимал попытки побега из плена, и те, кто попал в плен ранеными, получили награды. Долги по денежному довольствию и пенсиям полностью погашены. Жуков старался включить в процесс реабилитации деятелей кино и литературы. Они должны были показывать страдания пленных, чтобы изменить настрой в обществе в отношении тех. Он смело изменил полевой устав Советской армии. Впервые в нем допускалась возможность попадания в плен вследствие ранения, контузии или исчерпания средств к продолжению борьбы.