К концу дня Жуков приехал в Кремль. В приемной перед Свердловским залом уже собралась толпа человек в триста приглашенных. К огромному своему удивлению, Жуков понял, что попал на заседание не просто пленума ЦК, а на совместное заседание Совета министров и Президиума Верховного Совета – всех руководящих структур Советского Союза. Он узнал то, что было еще только слухом: Сталин тяжело болен. Делегаты вошли в зал в 19:40. Константин Симонов, тоже присутствовавший на этом заседании, отмечает, что каждый ждал, что объявят о какой-то катастрофе: «В зале стояла такая тишина, что, не пробыв сорок минут сам в этой тишине, я бы никогда не поверил, что могут так молчать триста тесно сидящих рядом друг с другом людей. Никогда по гроб жизни не забуду этого молчания»[780]. В 20:20 на трибуну поднялись члены бюро президиума ЦК[781], потом Микоян и Молотов. Министр здравоохранения зачитал бюллетень о состоянии вождя. Выступление он завершил, сказав дрожащим голосом, что летальный исход неизбежен. Затем слово взял Маленков, толстяк с безбородым лицом с тройным подбородком: «Товарищ Сталин продолжает бороться со смертью… Невозможно оставлять страну без полноправного руководства… Поэтому необходимо теперь же, не откладывая, сформировать правительство и произвести все необходимые назначения, связанные с этим». За сорок минут пленум утвердил предложения Бюро Президиума. Маленков стал председателем Совета министров, Берия – его первым замом, Хрущев остается секретарем ЦК партии. Кроме того, Берия возглавил Министерство внутренних дел, объединенное с МГБ. Булганин стал министром обороны, Жуков, Василевский и адмирал Кузнецов – его заместителями. Микоян и Молотов вернули себе министерские портфели, которых лишились в 1949 году: внешней торговли и иностранных дел соответственно. В 20:40 заседание закрылось. Через час десять врачи констатировали смерть Сталина. В 6 часов утра радио сообщило эту новость советскому народу и всему миру.

Опала Жукова закончилась через пять дней после страшных событий, которые до сих пор не прояснены до конца. В субботу 28 февраля Сталин, как обычно, ужинал ночью на своей даче в Кунцеве в компании Маленкова, Берии, Хрущева и Булганина. Гости разъехались в 4 часа утра 1 марта. Около 11 часов охрана удивилась, что вождь до сих пор не вызвал Матрену, горничную; система датчиков, установленных в помещениях, показала, что движения в комнатах нет. Но никто не смел войти. Лишь в 22:30 сотрудник охраны Петр Лозгачев набрался смелости и вошел в покои, чтобы принести почту. Сталин, в пижаме, лежал на полу. Глаза его были открыты. Он не мог ни говорить, ни двигаться. Лозгачев позвал на помощь, Сталина перенесли на диван. Вызвали не врача, а Игнатьева, министра госбезопасности. Только на следующий день, 2 марта, в 7 часов утра, на дачу приехала группа белых от ужаса врачей во главе с министром здравоохранения. Они поставили диагноз: обширное кровоизлияние в мозг. Первая медицинская помощь вождю была оказана лишь двенадцать часов спустя. Утром 3 марта, по просьбе Маленкова, врачи дали прогноз: больной проживет совсем немного. В этот самый момент и был созван пленум ЦК, на который из Свердловска вызвали Жукова.

Какие переговоры вели Берия, Маленков, Хрущев и Булганин между 23 часами 1 марта и ранним утром 3-го? Подробности неизвестны. Похоже, что дирижером был Берия, а Маленков – первой скрипкой. Как бы то ни было, результат пленума показывает, что «четверка» сумела достичь компромисса при дележе власти, даже если Маленков и Берия получили больше двух остальных. Поскольку Сталин не назначил своего преемника, борьба за власть после его смерти могла разгореться не на шутку. Берия мог захватить в свои руки все рычаги власти, но он знал, что, несмотря на свои большие таланты управленца, не сможет править один[782].

Остается выяснить, кто же возвысил Жукова. Сам маршал об этом никогда не рассказывал. Булганин? У него был на то интерес: присутствие самого популярного военачальника в числе руководителей Министерства обороны придавало вес и министерству, и министру. Однако в рукописи, озаглавленной «После смерти Сталина»[783], Жуков утверждает, что в Министерстве обороны всем заправлял не Булганин, а Берия. Так может быть, это сделал Берия, как пишет в своих воспоминаниях его сын Серго? Или Хрущев, о чем мы читаем в мемуарах его зятя Аджубея[784]и в воспоминаниях адмирала Кузнецова[785]? Зная слабость и нерешительность Булганина, он хотел поставить рядом с ним сильного, пользующегося влиянием в армии человека, способного стать противовесом Берии. Нет никаких точных данных, позволяющих сделать выбор в пользу одной из перечисленных гипотез. Можно лишь предположить, что правящая «четверка» сочла предпочтительным держать Жукова реабилитированным в Москве, чем ссыльным на Урале. Это доказывает, что для всех маршал оставался величайшим советским полководцем, ярким символом того испытания, моральные и материальные раны от которого СССР не залечил еще и восемь лет спустя. Его популярная фигура, без сомнения, придавала новому руководству легитимность в глазах советского народа.

9 марта Жуков стоял в почетном карауле у тела Сталина. Его горе было искренним, так же как горе Молотова, Константина Симонова и миллионов советских граждан. Жуков восхищался Сталиным. Он думал и всегда говорил и писал, что, несмотря на чистку 1937–1938 годов, которую он считал страшным преступлением, несмотря на огромные ошибки во время войны, вождь был главным творцом Победы. Миллионы советских людей тоже хотели проститься с покойным. С 8 марта Хрущев, возглавлявший комиссию по организации похорон, знал, что бесчисленные толпы направляются к зданию Дома союзов, где было выставлено тело красного монарха. Он приказал министру путей сообщения прекратить продажу железнодорожных билетов до Москвы, чтобы предотвратить наплыв в столицу людей из других регионов. Но люди ехали без билетов, на попутных грузовиках, на телегах, шли пешком. На всех дорогах образовались многокилометровые пробки. «Миллионные пешие толпы шли к центру Москвы. Потоки людей, подобно черным хрустким рекам, сталкивались, расплющивались о камень, корежили, кромсали машины, срывали с петель чугунные ворота. В этот день погибли тысячи. День коронации царя на Ходынке померк по сравнению с днем смерти земного русского бога – рябого сына сапожника из городка Гори»[786]. Данные об этой катастрофе режим засекретил.