Изо рта вылетает тихий стон. Боже, это на грани. Слишком мягко, слишком аккуратно, слишком хорошо. Еще одно едва уловимое движение губ и в его плену верхняя. Мамочка!

Приподнимаюсь на локтях, чтобы немного податься вперед и углубить поцелуй, но Влад пресекает эту инициативу. Снимает одну руку с моей талии и кладет ладонь мне под голову, уберегая от жесткой поверхности пола. Сам перемещается чуть вверх и захватывает все пространство надо мной. Теперь я в плену: в его руках, под ним, под прицелом.

Сердце вернулось и застучало во всех органах разом. Ещё одно лёгкое касание губ. И ещё. Я умираю. Точно. Это предсмертная агония, сейчас мозг прекратит свое функционирование, и в мир иной я захвачу только это последнее воспоминание — самый лучший поцелуй.

Кладу ладони на его широкие плечи, медленно путешествую к сильной шее, забираюсь пальцами под его футболку. Приоткрываю губы в надежде получить больше, кончиком языка очерчиваю его верхнюю губу, выпускаю стон, который рвется наружу. Но Влад тут же отшатывается.

Нависает надо мной, вперив мощные руки по бокам от моей головы. О, да, лучший ракурс, который может увидеть женщина. Обхватываю ладонями его бицепцы, или как там называют эти прокачанные банки на руках, и пытаюсь притянуть ближе к себе. Даже закидываю ноги ему на талию, чтоб не дать отстраниться. Чувствую себя маленькой обезьянкой, посягнувший на дерево баобаб.

— У тебя снова жар, — приглушенно говорит он и смотрит так… так, что градусы явно снова повышаются.

— Это от тебя… — боже, что я несу, в каких мыльных операх понабралась?

— Тогда стоит притормозить.

Влад с лёгкостью садится, освобождая себя из моего плена, и протягивает мне руку. Я жадно втягиваю воздух, только сейчас понимая, что почти не дышала все это время и, благодарно отвечая на протянутую руку, принимаю вертикальное положение. Щеки по-прежнему горят. Проверяю пучок на голове, не сбился ли, приличный ли вид. Поправляю футболку, бесстыдно задравшуюся до пупка. За всеми моими движениями следит мужчина напротив.

Он не нависает сверху, не давит своими габаритами, как еще минуту назад, а садится напротив, хмуро вглядываясь в мое лицо.

Все тело как-то разом ослабело. Опираюсь спиной на стоящий позади диван и закрываю глаза. Желудок по-прежнему выделывает кульбиты, пульс отдается в ушах, а кожа раскалена. Или это не из-за Медведя?

Большая шершавая ладонь ложится мне на лоб, и от неожиданности я распахиваю глаза.

— Ты вся горишь. Держи градусник, — протягивает термометр.

Его насупленные брови живут своей жизнью, честное слово. Пока взгляд мягкий и доброжелательный, они, как два разлученых в детстве близнеца, стремятся воссоединиться на переносице. Невольный смешок вырывается из меня дурацким фырканьем.

— Что смешного? — смотрит на меня изучающе.

— У меня точно жар, в голову приходят всякие глупости, — тихо говорю я. Приподнимаю руку и очерчиваю указательным пальцем одну мохнатую дугу. Влад дергается, но не отстраняется. — У вас в роду мексиканцев не было?

— Что?

— Кажется, у этих бровей есть прототип. Кало! Ну, вы понимаете, — хихикаю я.

— У тебя точно жар, — тяжело выдыхает Медведь. — Или брови это твой личный фетиш?

— Не знаю, — грустно вздыхаю я. — Никогда раньше за собой такого не замечала!

Хочу всплеснуть руками, но выходит как-то вяло. Влад тянется к градуснику у меня подмышкой и одним ловким движением вытягивает его.

— Черт. Когда ты пила жаропонижающие?

— В шесть, — глаза снова начинают закрываться, откидываю голову назад на диван и прикрываю лицо сгибом локтя.

— Четыре часа всего… Забирайся в постель.

— Не могу. Хочу на ручки, — вытягиваю руки перед собой, словно отбитый зомби, и жалобно скулю, не открывая глаз.

Одна сильная рука захватывает меня под колени, а вторая под спину, и я парю над полом. Удивительное ощущение. И эти несколько секунд в его руках — думаю, именно такое вспоминается на смертном одре. Спина касается жесткой пружинистой поверхности, одеяло накрывает до самого подбородка. Я морщусь и откидываю его ногами, потому что итак невыносимо жарко.

— Лекарство, — бурчит под ухом мужчина.

Разлепляю глаза и открываю рот, послушно принимая горькие пилюли. Запиваю водой и борюсь с острым желанием погрузиться в лечебный сон. Вряд ли там лучше, чем здесь. Уж точно там не будет такого мужчины.

— Хорошо девочка, — широкая ладонь совершает поступательные движения по моей голове, и я льну к ней, как к единственному источнику прохлады. — И за что ты мне такая досталась… — тихо задается вопросом Влад.

А я точно знаю ответ. И он знает. Вся вселенная знает!

— За грехи, — шепчу, погружаясь в сон.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Майя

— Май, Майя, — меня расталкивает Гуся. — Глянь, — кивает мне за спину.

Я тяжело переворачиваюсь и наталкиваюсь взглядом на спящего мужчину. Свет из прихожей падает на его скульптурное лицо, очерчивая тенями сильный подбородок, покрытый щетиной, прямой нос и ресницы, веером разбросанные по щекам. Господи, чертов Аполлон воплоти.

— Что он тут делает? — тихо шепчу я.

— Ну, очевидно, спит.

— Спасибо, кэп.

Привстаю на одном локте и изучаю спящего Медведя. Большой. Сильный. Уютный. Пальцы свербит, как хочется коснуться его лица, провести подушечками по скуле, проверяя жесткость щетины. Хотя я прекрасно помню, какая она колючая, и как зудит после нее кожа вокруг губ.

— Может ему подушку принести? — шепчет Гуся мне на ухо.

Тоже залипла на Медведя в спячке, сидит на корточках, завороженного взгляда с него не сводит. Так и знала, что надо было брать ту ширму в Икеа, не было бы сейчас всех этих стреляющих глазок и мечтающей полуулыбки на лице.

— Кыш! — прогоняю подругу. — Мой!

Хотя, как только произношу это, тут же понимаю всю нелепость этой фразы. Не мой, конечно. Совсем, совсем не мой. Хотя так хочется себе, аж зубы сводит.