Машина вылетает за территорию. Ещё не поздно позвонить, перехватят. А он что-нибудь да придумает. Доктор на ватных ногах возвращается в ординаторскую и набирает ноль-два.

– Алло, это… это скорая помощь?

– Мужик, ты чё, нажрался, пальцем в нужную дырку не попадёшь? – донеслось из трубки. – Милиция это, а «скорая» – ноль-три.

«Не могу», – доктору сделалось вдруг легко. Пусть будет так. А он тоже не пропадёт. «Москвичонок» припаркован за «пожарной калиткой», двоюродная тётя по матери в Донецке после двух замужеств – не вычислят. Сейчас домой, самое необходимое, сберкнижку, деньги, документы – и на вокзал.

– И хрен меня достанешь! А девочка пусть живёт.

Доктор показал неведомо кому выразительный русский жест.

Красный москвич, натужно скрипя дворниками, пёр сквозь ливень к вокзалу. Доктор Дубровин улыбался. Он был счастлив.

События в больнице никаким краем не задели Дмитрия. Никто больше его никуда не вызывал, никто не дёргал. Наслаждайся отпуском, опер!

Не тут-то было. Смутное беспокойство поселилось в душе старлея. Он вроде бы бездельничал, ходил в киношку, даже купил фантастическую книгу, вспомнив наставление Симоненкова. Прельстился звучной фамилией де Спиллер, раз пять честно начинал читать и бросал – байда какая-то, звездолёты, бластеры-шмастеры, всё какое-то ненастоящее, деревянное не живое. И чутко отслеживал городские новости: покупал «вечёрку», стал захаживать на чай к Зинаиде Германовне. Пенсионерка охотно делилась свежими слухами.

В городе и вправду продолжалось. Германовна поведала, что сняли Первого – якобы внеочередная сессия, за что, с какой формулировкой – покрыто мраком. Дмитрий ждал. Не может быть, чтобы его выкинули из игры: кто ещё устоит перед гипнозом близнецов, у него есть информация и чутьё на них. В почтовом ящике обнаружилось письмо с работы – официально уведомляли о присвоении очередного звания; выбросил в мусор. Следом уведомление из Комитета, за подписью Симоненкова: о награждении медалью «За отличную службу при охране общественного порядка»; отправил туда же. Неужели Симоненкову больше сказать нечего?

А потом враз отпустило. Так отпустило, что Дмитрий на радостях напился и ещё два дня приходил в себя. На третий позвонил Савелий и полушёпотом давай сообщать, что, по слухам, Буров давеча улетел в Москву, да так и не вернулся, что-то, говорят, нехорошее вышло, и теперь на его место то ли «варяга» ждут, а может, и нашего до полкана повысят, ну и, сам понимаешь…

Дмитрий повесил трубку. Близнецы в Москве, это ясно. Там их не достать. Быть посему.

Вечером он наминал картошку с тушёнкой, когда в открытое окно влетел увесистый предмет и ударился об пол, чуть не огрев крутившегося вокруг этюдника Тимура. Дмитрий подорвался – выскочить в окно и надавать по шее, но кинул взгляд на предмет и передумал: что-то, завёрнутое в бумагу и обвязанное верёвкой.

«Что-то» оказалось таки булыжником, а вот на внутренней стороне бумаги крупными буквами размашисто выведено: «Приходи, как стемнеет. Нужна помощь. о. Георгий».

«о.», – а, отец Георгий!

Апатию как рукой сняло.

Она была словно из китайского фарфора. Худая, как спичка, бледная до прозрачности, но с невозможными серо-зелёными глазами…

Дмитрию стало стыдно. Как же он прокололся, почему не «дожал» близнецов в больнице, почему не догадался, куда делось хвалёное чутьё? С другой стороны – вот они, невозможные глаза… Интересно, что с доктором Дубровиным? И почему всё-таки его, Дмитрия, проигнорировали. Обида и злость играли в капитане Белозёрове.

– Вот так Господь управил, – закончил историю отец Георгий.

И шумно глотнул из чашки.

– Это ты её тогда не видел, сынок, – продолжил он. – Сейчас вычухалась маленько.

– Евгения, – перебил его Дмитрий, – вы подтверждаете, что вас излечил, мнэ… близнец?

– Я плохо помню события до этой минуты, – она говорила очень спокойно, с лёгкой иронией. – Знаете, когда вам ежедневно вкатывают два кубика аминазина и ещё кучу всякой дряни, поневоле перестаёшь соображать. Но – да, отец Георгий очень точен в описаниях.

– А как же вас, за что?

– О! А вы и не догадываетесь?

– Одно дело догадываться, другое – знать. От моих догадок мало проку.

Дмитрий с некоторым злорадством глянул на священника, мол, принимай обратно свою же подачу.

Тот лишь усмехнулся в бороду.

– Приехала из Подмосковья, поступила в Московский Горный, на четвёртом курсе образовалось что-то вроде кружка. Стругацких перепечатывали… Даниэля с Синявским, статьи Сахарова по теории конвергенции.

– Чего?

– Теории постепенного стирания различий между капитализмом и социализмом.

– Экая антисоветчина.

– Так мне и сказали в Конторе Глубокого Бурения. Товарищ майор. Или в тюрьму или…

– Это понятно, в осведомители.

– Вот именно. Пришлось отказаться и от того, и от другого. А он мне: тогда, гражданочка, есть третий путь… понимаете?

– Да уж. Услуги интимного характера.

– Я ведь красивая была… Исцарапала его холёную харю в кровь.

– Всё, дальше понятно, – оборвал Дмитрий. – Не может советский человек в здравом уме и твёрдой памяти применить насилие к работнику органов. Только сумасшедший.

Да, такого комитетчики не прощают. Девчонку закатали по полной. Если бы не доктор Дубровин, ещё год-два догнивала бы. И всё.

– Димитрий, – прогудел отец Георгий. – Помочь девочке надо.

– Кстати, сколько девочке лет? Извиняюсь, конечно…

– Двадцать три, – тихо ответила Евгения.

Господи… Дмитрия пробрал озноб. Это ж как надо над человеком издеваться. Ах, молодца девка, вон, глаза какие… какие глаза.

– Нельзя ей больше у меня, опасно. Да и документы нужны. Паспорт бы новый.

Чего-чего?

– Граждане, вы понимаете, на что меня толкаете?

– Конечно! – подтвердил отец Георгий.

Ладно, антисоветчина… дело такое. Конвергенция какая-то. Но… Не любил Дмитрий связываться со всякими скользкими делами. Досада и злость вскипели с новой силой.

– Не могу я противоправными вещами заниматься.

– Боитесь, – с лёгким оттенком презрения сказала она.

– Нет, доченька, – неожиданно возразил Георгий. – Не трус он. Под пули бандитские ходил – не боялся. Тут иное.

Что ещё за иное?

– А! – она улыбнулась. – Как я сразу не поняла. Вы – правильный мент. Я думала, это только в кино.

Дмитрий помолчал.

– Да. Я – правильный мент.

– Господи, как же не хочется снова туда, – сказала она.