Кажется, все в порядке, кроме одной детали. Пять лет назад —даже три года — Питер сразу учуял бы любого пришедшего сюда и облаял. Но Питерпостарел. Да и не он один.

Отсюда жилище Бобби напоминало пасторальную картинку известерна. От него веяло миром и спокойствием — тем, чего так не хватало впоследние годы самому Гарду. Дом человека, живущего в мире с самим собой. Домумной, достойной счастья женщины. Такой дом простоит века.

И в то же время что-то было не так.

Он стоял у калитки, как пришелец из темноты, (но я непришелец, я — друг, ее друг, друг Бобби… разве не так?) и внезапно в немвозникло дикое, необъяснимое желание: исчезнуть отсюда. Просто удрать. Потому чтоон внезапно понял, что если войдет в дом, то проблемы Бобби станут егопроблемами.

(Призраки, Гард, здесь призраки!) Он вздрогнул.

(вчера, сегодня и всегда, и там они, и тут, лишь ты заснешь— и к Бобби в дом все призраки придут, и я не знаю, как спасти) Хватит!

(ее от этих лап, поскольку у меня запой и сам я глуп и слаб)Он облизнул губы, пытаясь убедить себя, что они пересохли.

Беги отсюда, Гард! Здесь кровь даже на луне!

Где-то глубоко в груди шевелился страх, но он долженубедиться, что с Бобби, его единственным настоящим другом, все в порядке.Внешне все здесь выглядело мило и спокойно, но что-то, что пугает его… онозатаилось там, внутри. Затаилось и ждет. Что-то опасное, страшное,демоническое…

(призраки) Но что бы там ни пряталось, там была и Бобби. Онне может, пройдя такой длинный и тяжелый путь, струсить и убежать в последнююминуту. Поэтому Гарднер, отбросив сомнения, открыл калитку и ступил на дорожку,ведущую к дому. Под ногами поскрипывал гравий.

Внезапно входная дверь слегка приоткрылась. Его сердцезамерло в груди, и он подумал: Это один из них, один из призраков, онсобирается выйти, схватить меня и съесть.

При этой мысли у него едва не подкосились ноги.

Силуэт в дверном проеме был тонким, слишком тонким дляБобби, которая всегда имела крепкую округлую фигуру. Но голос… здесь былоневозможно ошибиться: это говорила Бобби Андерсон, и Гард слегка расслабился,потому что в ее голосе было больше страха, чем только что в самом Гарде.

— Кто это? Кто здесь?

— Это Гард, Бобби.

Наступила долгая пауза. Потом послышались осторожные шаги.

— Это действительно ты, Гард? — в голосе звучало изумление.

— Да. — И, идя к двери, он задал вопрос, который намеревалсязадать после своего неудачного самоубийства:

— Бобби, с тобой все в порядке?

Узнав ее голос, Гард все еще не мог отчетливо рассмотретьее: солнце било прямо в газа. Он удивился, почему не появляется Питер.

— У меня все хорошо, — сказала Бобби, как будто она всегдавыглядела такой болезненно истощенной, как будто в ее голове всегда звучалстрах, когда кто-нибудь стучал к ней в дверь.

Она медленно спускалась по ступенькам. Только теперь Гарднерсмог хорошо рассмотреть ее. И это зрелище до глубины души потрясло его.

Бобби улыбалась ему, радуясь его приезду. Джинсы болталисьна ней, как и рубашка; на лице были следы грязи; глаза запали; волосы поседелии поредели; кожа пожелтела и истончилась. Вместо аккуратной прически на головегромоздилось нечто напоминающее воронье гнездо. Змейка на ее джинсах былаполурасстегнута. От нее дурно пахло и… словом, это была она и не она.

Внезапно в памяти Гарднера всплыло фото Карен Карпентер,сделанное перед смертью от болезни, диагноз которой звучал как «нервнаяанорексия». На фотографии была изображена женщина уже мертвая, но все ещеживая, женщина с оскаленными в улыбке зубами и сверкающими глазами. Именно таквыглядела сейчас Бобби.

По-видимому, она потеряла не более двадцати фунтов — если быона потеряла больше, то не смогла бы просто стоять на ногах, — но Гарду вначалепоказалось, что вес ее уменьшился фунтов на тридцать, не меньше.

— Отлично! — восклицал этот грязный, вонючий, оборванныйскелет, который, по-видимому, и был Бобби, во всяком случае, судя по голосу. —Как я рада видеть тебя, дружище!

— Бобби… Бобби… Боже, что…

Бобби протягивала Гарду руку для рукопожатия. Рука еедрожала, и Гарднер заметил, какая она худая, хрупкая и беспомощная, рука БоббиАндерсон.

— О, я о многом расскажу… много работы было сделано, —проквакала Бобби дрожащим голоском. — Многое сделано, еще больше нужно сделатьно я стараюсь, стараюсь, ты сам это увидишь…

— Бобби, что…

— Отлично, у меня все отлично, — повторила Бобби икачнулась, наполовину бессознательно, упав Гарднеру в объятия. Она попыталасьсказать что-нибудь еще, но из ее горла вырвался только хрип, и она потеряласознание.

Подхватив ее на руки, Гарднер еще раз удивился, какой легкойона стала. Да, она явно похудела на тридцать фунтов. Он сознался себе, чтопотрясен и унижен: Это была вовсе не Бобби. Это был он сам. Он сам после запоя.

С Бобби на руках он вошел в дом.

Он положил Бобби на кушетку и быстро направился к телефону.Ей срочно нужен врач. Ее состояние напоминало помешательство, хотя БоббиАндерсон была последним человеком в мире, о ком можно было бы подумать, что онсойдет с ума.

Бобби что-то прошептала с кушетки. Сперва Гарднер не разобрал,что именно: голос Бобби напоминал тихое бульканье.

— Что, Бобби?

— Не звони никому, — повторила Бобби. На этот раз онанемного повысила голос, хотя это, казалось, совсем обессилило ее. Только глазасверкали, как голубые бриллианты или сапфиры.

— Не звони… Гард, никому!

Она в изнеможении откинулась на кушетку. Гарднер повесилтрубку и подошел к ней, весьма встревоженный. Бобби нуждалась в докторе, этобыло очевидно, и Гарднер намеревался пригласить его… но слова Бобби показалисьему сейчас более важными.

— Я останусь с тобой, — дотронулся он до ее руки, — еслитебя это беспокоит. Но все же тебе нужно…

Андерсон покачала головой в немом отказе:

— Просто поспать… — прошептала она. — Спать… и утром поесть.Но главное — спать. Дня три… или четыре…

Гарднер, глядя на нее, вновь испытал потрясение. Онпопытался совместить то, что она сказала, с тем, как она выглядела.