Девочка как девочка. Маленькая, неулыбчивая и бледненькая. Будешь тут бледненькой, когда, небось, весь день в доме. А дом-то, вон, огромный, пустой да страшный — аукнешь, и эхо заиграет, зашалит, — как в лесу, когда леший балуется. Про дом говорили всякое. Нехорошее.

Мол, заколдованное место — и шабаши здесь были под бесовскую музыку — при бывшем пане, который умом тронулся, а потом застрелился.

Не говоря уже о том, что ведьма, которая его околдовала и женила на себе, здесь заживо сгорела, и пепел потом в штукатурку замешали, когда на месте ее смерти комнату достраивали. Чего только не болтали. Одним словом, проклятое место. И про девочку, которая сейчас стояла возле двери и смотрела огромными темными глазищами, — тоже нехорошее говорили. Как-никак, ведьмина дочка. И на маму, мол, похожа даже уже сейчас.

— А я… я — Анна, — решившись, сказала женщина, разглядев, что девочка, кажется, робеет и боится не меньше ее самой — уже собралась отступать назад за дверь, смущенная Анниным молчанием.

Сказала — и улыбнулась. Ну и чего, не отвалится язык-то. Доброе слово-то даже собаки понимают — хвостом вилять и ластиться начинают и не укусят нипочем, если ты их не обидишь. А от улыбки, которой ей ответила девочка — такой робкой и неуверенной, и дрожащей, будто она и улыбаться-то не умела, а только сейчас первый раз пробовала — у Анны защемило сердце. Ведь маленькая совсем девочка, худющая, в чем душа-то держится, — не кормят ее здесь, что ли? Сиротка, ни отца, ни мать, наверное, не помнит. А нянька у нее — ну вот та точно ведьма, карга крючконосая, злющая, как черт, а посмотрит — мороз по коже. Как с ней девочке-то? А что ведьмина дочка… так мало ли чего бабы у колодца болтают… языки, что помело. Девочка как девочка.

— Скучно тебе здесь, Маргарита? Небось нянька-то строга? — участливо спросила она у девочки. Негромко — чтобы не услышала крючконосая нянька, которая с утра давала Анне задания, сверля ее пронзительным взглядом так подозрительно, как будто Анна собиралась здесь что-то украсть.

— Строга, — согласилась Марго, озираясь на дверь и тоже опасаясь няньки — и снова робко переглядываясь с Анной.

И этот вопрос, и взгляд на одну минуту сделали их сообщниками. Расшалившимися детьми, которые прячутся от суровой воспитательницы.

— Она псалмы заставляет учить, — совершенно неожиданно для самой себя пожаловалась Марго. — И по губам бьет, если неправильно. А там слова непонятные…

— Ой, ты боже мой, — всплеснула руками Анна. — Да что ж это такое?

— Она говорит, что девочке надобно быть набожной, — объяснила Марго, смущенная восклицанием Анны.

— Надобно, — согласилась Анна, — только вот не надобно детей по губам бить. И еще детям играть надобно. Тебе сколько лет?

— Семь, — наморщив лоб и подумав, ответила Марго. — Скоро будет.

— Как моей дочке, — улыбнулась Анна. Совсем другой, светлой и нежной улыбкой, вспоминая единственную и любимую дочушку — все, что осталось от мужа, несколько лет назад унесенного лихоманкой. — Ой ты, бедная моя девочка, — всхлипнула она, обнимая Марго, и погладила ее растрепанную, черную, как у галчонка, головку. Почувствовала, как не привыкшая к ласке Марго настороженно замерла под ее рукой. И представила, что такой могла бы быть ее, Аннина, дочка, не приведи боже, останься та совсем одна. И некому было бы вот так погладить ее и сказать ласковое слово. Какая тут ведьмина дочка — треплют же языками! Вон глазищи какие — испуганные, как у птенчика, и радостные.

— Тебе песня понравилась? — спросила она у девочки.

— Ага, — кивнула та и снова улыбнулась Анне. И снова у Анны кольнуло сердце от робкой, сиротской улыбки и неуверенного взгляда — мол, не прогонишь?

— Давай вместе споем, — предложила Анна. — Я тебя научу, — пообещала она, увидев сомнение на девочкином лице. — У тебя получится.

И у них получилось. Сначала Марго запиналась, слова песен выговаривала шепотом и все оглядывалась на дверь — не идет ли разгневанная нянька. Нянька не шла.

Почему-то, возможно, озабоченная заготовками всяких солений и варений на зиму (кухарка-то, раззява, по нянькиному твердому убеждению, сама была не способна справиться с этим важным занятием самостоятельно, без должного руководства), нянька смотрела сквозь пальцы на дружбу Марго с Анной. Возможно, нянька не видела в том ничего плохого, потому что Анна была всего лишь безобидной и глупой (по нянькиному мнению) деревенской бабой, которая приходила убирать дом за неимением постоянной горничной. А возможно, нянька, несмотря на свой угрюмый вид и суровый норов, замечала-таки, как светлеет и словно отогревается Марго в Аннином присутствии — как замерзший птенец под крылом наконец-то найденной мамы. Замечала — и благодушно позволяла им — Анне греть, а Марго отогреваться. Постепенно Марго перестала озираться на дверь и ждать сердитого нянькиного окрика и охотно, несмотря на Аннины протесты («Да перестаньте, панночка сейчас же не ваше это дело!» — «А мы вот лучше сейчас быстренько все сделаем, а ты мне зато успеешь еще сказку рассказать», — хитрила Марго), помогала Анне убирать комнаты, и ее голосок все смелее и громче вплетался в Аннино пение.

«Да ты певунья, — восхищалась Анна, — просто птичка. Вырастешь — все парни твои будут». И осекалась, вспоминая, что говорит не со своей дочкой. А с панночкой. Хозяйкой. И парни тут ни при чем. Потому что этот дом все стороной обходят, а панночку называют ведьминой дочкой. Вот олухи-то! Только бы языком зря трепать.

Примерно это Анна ответила не в меру любопытной соседке, когда та, вытянув свою длинноносую лисью мордочку и закатывая шустрые глазки, прилипла к Анне со своими причитаниями и ахами: «Ой, Аннушка, ой, бедная, не заворожила тебя еще ведьмина дочка-то, а?» Чем Анну, не переносившую всяких сплетниц и кликуш, невероятно рассердила. «Ты бы, соседушка, лучше за своими детьми следила», — очень вежливо посоветовала ей Анна. — «А то вон твой младший-то опять на моем огороде шуровал. Мне, конечно, брюквы не жалко, но если он еще раз мою дочку обидит — на соседство-то не посмотрю, поймаю да отдеру как следует прутом. Так ему и передай». Соседка, мамаша рыжеволосого бандита, предводителя мальчишеской деревенской компании, на это вполне справедливое замечание почему-то обиделась. «Ну и ладно», — буркнула она. И злорадно посулила, почему-то оживленно блестя глазами: «Вот ужо погоди… наколдует-то от… ведьмина дочка… не посмеешься…».

Накаркала.

Потом, уже годы спустя, Марго пыталась понять, почему тогда так все получилось. Почему все получилось именно ТАК.

Старуха говорила, что в жизни есть вещи, которые происходят просто потому, что должны происходить. И бесполезно пытаться предотвратить их или изменить. Даже если ты все знаешь заранее.

Интересно, могла ли что-то изменить в происшедшем шестилетняя девочка — даже если бы она все знала заранее? Ведь Марго была всего-навсего обыкновенной маленькой девочкой. По крайней мере — до того дня. Прикидывалась, как потом уверяли друг друга крестьяне, обсуждая происшедшее. И решили раз и навсегда, что маленькая Марго первые шесть лет своей жизни просто-напросто водила их за нос, прикидываясь обыкновенной девочкой. Ведьмина дочка — ха! «А я говорила ей, говорила-то», — заполошно причитала рыжеволосая остроносая Аннина соседка: «Ой, Аннушка, ой, бедная!..»