— Bonne nuit, madame. — А Хадиже: — Ven.

Мадам Папаконстанте постояла, глядя им вслед, пока они медленно шли по улочке. Из дверного проема напротив выползла большая бурая крыса и стала пробираться вдоль канавы в другую сторону, по пути останавливаясь попробовать куски отходов. Дождь падал ровно и тихо.

Уилкокс сидел в одном халате на краю своей кровати. Мистер Эшком-Дэнверз сосредоточивал все свое внимание на открывании новой жестянки «Золотых хлопьев»; когда он пробил верх, слабо зашипело. Он быстро взрезал крышку по кругу и снял легкий жестяной диск, который бросил на пол у стола.

— Будете? — спросил он у Уилкокса, протягивая ему банку.

Аромат свежего табака был неотразим. Уилкокс взял сигарету. Мистер Эшком-Дэнверз сделал то же самое. Когда оба закурили, мистер Эшком-Дэнверз продолжил с тем, о чем говорил прежде.

— Мой дорогой мальчик, не хотел бы выглядеть так, будто прошу невозможного, и я думаю, если вы попытаетесь взглянуть с моей точки зрения, вы довольно скоро убедитесь, что прошу я лишь неизбежного. Полагаю, вы знали, что рано или поздно мне потребуется перевести фунты сюда.

Уилкокс по виду смутился. Провел пальцем по ободу пепельницы.

— Ну да. Я не удивлен, — сказал он. Не успел другой снова заговорить, он продолжил: — Но если вы простите мне это выражение, я не могу не считать, что способ их доставки сюда вы избрали довольно грубый.

Мистер Эшком-Дэнверз улыбнулся:

— Да. Если угодно, он груб. Мне кажется, это никак не препятствует его успешности.

— Поди знай, — сказал Уилкокс.

— С чего бы?

— Ну, сумма слишком крупна, чтобы так ее ввозить.

— Чепуха! — воскликнул мистер Эшком-Дэнверз. — Не привязывайтесь так к традиции, мальчик мой. С вашей стороны это просто суеверие. Если можно так поступить с небольшим количеством, точно так же это возможно проделать и с суммой крупнее. Неужели не видите, насколько это безопасно? На письме же ничего не зафиксировано, верно? Число агентов сокращено до минимума — мне нужно лишь быть уверенным в старом Рамлале, его сыне и вас.

— А мне нужно быть уверенным в том, что никто не узнает, когда я пойду к Рамлалу и возьму у него девять тысяч фунтов наличными. Сюда входят наши вынюхиватели британской налички, а также публика Ларби. И я бы решил, что это невозможно. Они обязаны знать. Кто-то наверняка разузнает.

— Чепуха, — снова сказал мистер Эшком-Дэнверз. — Если боитесь за свою шкуру, — он заискивающе улыбнулся, опасаясь, что может ступать здесь по тонкому льду, — а у вас есть на это все права, конечно же, что ж — пошлите кого-нибудь другого принести их. У вас наверняка есть под рукой тот, кому полчаса можно доверять.

— Ни души, — ответил Уилкокс. Он только что подумал про Даера. — Давайте пообедаем. Можно поесть прямо тут, в номере. У них внизу подают неплохой ростбиф — или вчера подавали. — Он потянулся к телефону.

— Боюсь, не могу.

Мистер Эшком-Дэнверз наполовину рассчитывал, что Уилкокс подымет свой процент, и ему не хотелось делать ничего такого, что помогло бы тому почувствовать себя достаточно непринужденно, чтобы к этому обратиться.

— Уверены? — спросил Уилкокс.

— Нет, не могу, — повторил мистер Эшком-Дэнверз.

Уилкокс взялся за телефон.

— Виски? — Он снял трубку.

— О, наверное, нет, спасибо.

— Конечно выпьете, — сказал Уилкокс. — Соедините меня с баром.

Мистер Эшком-Дэнверз поднялся и встал, глядя в окно. Влажный город внизу выглядел свежепостроенным; гавань и небо за нею были одинаково серы. Дождь шел безразлично. Уилкокс говорил:

— Маноло? «Хейг» и «Щипок Хейга», два «Перрье» и лед в два-четыре-шесть. — Он повесил трубку и, не переводя дух, продолжил: — Смогу, но мне нужно еще два процента.

— Ох, бросьте, — терпеливо произнес мистер Эшком-Дэнверз. — Я ждал, что вы задерете. Но должен сказать, двух процентов не ожидал. Это многовато. Рамлалу десять, а теперь и вам семь.

— Многовато? Не думаю, — сказал Уилкокс. — А также не думаю, что вы будете так считать, когда ваши девять тысяч надежно лягут в «Креди Фонсье».[46]Вам-то очень легко твердить мне, насколько все это легко. Вы будете в безопасности в Париже…

— Мой дорогой мальчик, вероятно, вы считаете, будто я преувеличиваю, когда говорю, что прямо сейчас могу перечислить шесть человек, которые будут в восторге это сделать за три процента.

Уилкокс рассмеялся:

— Истинная правда. Я тоже знаю множество людей, готовых это сделать и за один, если уж на то пошло. Но ими вы не воспользуетесь. — Себе самому он говорил, что Даер будет идеально применим в этой связи: он почти неизвестен в городе, его наивность касаемо природы сделки — большое преимущество, и поручение ему можно дать как обыденное рабочее задание, а потому не платить вообще никаких комиссионных; все семь процентов останутся в неприкосновенности. — Вам придется встретиться с человеком, которого я имею в виду, конечно, и самому проводить его к молодому Рамлалу. Он американец.

— Ага! — сказал мистер Эшком-Дэнверз, поразившись.

Уилкокс понял, что насчет процента все выйдет по-его.

— Сумма комиссионных — между нами, сами понимаете, — продолжил он.

— Очевидно, — ровно произнес мистер Эшком-Дэнверз, холодно глядя на него. Он предполагал, что Уилкокс намерен оставить себе пять и отдать этому человеку два, на что Уилкокс в точности и рассчитывал.

— Можете сегодня после обеда прийти ко мне в контору и сами его оценить, если хотите.

— Мой дорогой мальчик, не будьте нелепы. Я совершенно уверен в любом, кого вы предлагаете. Но мне все равно кажется, что семь процентов — крутовато.

— Ну так приходите и поговорите с ним, — мягко сказал Уилкокс, уверенный, что у его клиента нет желания обсуждать это ни с кем, — и если вам он на вид не понравится, мы попробуем придумать кого-нибудь еще. Но, боюсь, семь придется оставить.

В дверь постучали, и вошел официант с выпивкой.

* * *

Даер проснулся с ощущением, что вообще не спал. Он смутно припоминал, что утро разделилось на множество отрезков с разнообразными шумами. Урчали трубы, когда мылись те, кто встает раньше, а он пытался снова уснуть, взад-вперед по ветке, пролегавшей между его окном и пляжем, ездил поезд, в коридоре трещали уборщицы, француз в соседнем номере снова и снова пел «La Vie en Rose»,[47]пока брился, принимал душ и одевался. И все это время, как аритмичный аккомпанемент ударных, по всей гостинице металлом неутихаемо хлопали двери, и каждая сотрясала хлипкую постройку и разносилась по ней небольшим взрывом.