Их много. Серые, быстрые. Воины. Громят деревню. Они неосторожны и неспокойны, они веселятся, их защищает Светлый-огромный. Я вижу одного солдата, сколько их еще? Плюшши не скажут, слишком тесно, слишком… Я вижу одного солдата, и он дразнит палкой – мечом, зубрила же, – дразнит мечом Сквокла. Старик пятится. Солдат бьет его по лицу, Сквокл падает, пытается уползти. Солдат бросает ему свой меч и кричит. Не нужны мне пси-ягоды, и так ясно: дерись! Сквокл поднимает меч, закрывается им, потом взмахивает, неумело, как клюкой, словно отгоняет мух, потом старик видит, как вспыхивает дом старейшины, как кричат женщины. Я тоже слышу, но я спокойна, я – Тайная, будущий защитник и хранитель рода, старик же… Это просто старик, а еще – мужчина. Когда он слышит, как кричат женщины, – он мужчина… он сипло рычит и бросается на солдата. Замахивается и… рассыпается пеплом. В воздухе над ним плещется еле заметная радуга. Я вижу одного солдата. Я вижу только его.

Кричу, хватаюсь за нож, мне становится жарко… Солдат услышал, он поворачивается ко мне, мне все жарче, я начинаю задыхаться, он идет ко мне, он улыбается… Моя кожа начинает дымиться. Я метну нож, еще два шага, и я метну его… и сгорю. Сгорю, как старик Сквокл, с чьего огорода я воровала ягоды, который учил меня не бояться темноты и однажды спас от смерти, когда я съела гриб-обманку… он только что рассыпался пеплом по воле Огромного-Великого, хранящего от любой опасности…

Жарко… в обморок грохнусь, свяжут, не выберусь, не спасу никого и тогда все – пеплом, тогда все – прахом. Я же Тайная. Я… опускаю нож, поднимаю руку – тяжелая такая, весь мир на ней повис, не отпускает, – кусаю браслет, что Наставник плел. Из вечно сочной улыбницы, она и на руке – живая. Влаги и света ей и там хватает, спокойная такая травка, скромная, а как прикусишь такой браслет, так и сам успокоишься. Все в мире прекрасно, только приглядеться получше надо…

Отпускаю браслет, выплевываю кислую мякоть, убираю нож… Я ведь не собираюсь никого убивать, я – маленькая Девочка, я закричала, а сейчас стою и плачу. А солдатик смотрит и умиляется. Ему невдомек, что я от улыбницы плачу, кислая она. Вот только убивать я тебя и впрямь не стану и даже думать об этом забуду. А то жарко слишком. Метну ножик и сгорю к чертям. Кто тогда о роде позаботится? Другой путь есть. Мой, тайный.

– Эй, догоняй.

Бегу, он за мной. Хорошая погода, что б с девчонкой-заморышем в догонялки не поиграть? А я вот камешек на бегу подберу и еще в одного солдатика брошу. Так, не со зла – не опасная я, Светлый-Могучий, не надо меня жечь, я же так – в игру позвать. Чем занят, служивый, жжешь-грабишь? Бросай ерундой маяться, пошли с нами бегать-резвиться. Еще один, еще…

Вот и площадь. Что-то вы, ребята, запыхались. Вот и еще один, старуху из дома тащит. Зачем тебе старуха, постылый, на тебе лучше камушком по шлему. Ох, что-то жарко мне, видно сильно голову твою горячую размозжить захотелось. Жарко мне, да и вам, молодцам, скучно за заморышем бегать. Так я и себе помогу, и вас подбодрю немного… Сниму сарафанчик, что тут снимать – три бантика дернуть. Нравлюсь? Вы не смотрите, что мне тринадцать, не туда смотрите. Ну, нравлюсь? Тогда побежали. Ну?

Вот теперь все. Двенадцать. «Взвод» это называется, если не путаю. А я не путаю, я ведь Тайная. Вот и посмотрим, Тайная ты или девчонка безмозглая. Приближаются. Двести шагов. Твоих шагов, Тайная, а им и ста хватит. Ладно, наоборотника кругом… Вот этот сорвем, пусть дымит, а вот эти – с корнем вырвем, не потревожим.

Стоят, скалятся, глазеют. Прямо на разграбленных зарослях. Вдыхайте, любовнички. Теперь разозлить мне вас надо, вот что. А то травка в голове все перепутает. Все, да не то.

Ножик-то вот он, в руке пляшет. Нехорошо так пляшет, привычно. Насторожились, бычки молоденькие, это правильно. Только все равно еще с ножичка взгляд на прелести девичьи перескакивает. Плохо, не дошло еще. Ну, держите.

Теперь попасть бы. Букетик сминаем осторожно и солдатне в харю. А ножичек следом. Убила? Да в мыслях не было. Я же травку покромсать хотела. На салат.

Жарко…

Отпустило… Не нашел, к чему придраться, Огромный-Сильный. А солдаты?

Смеюсь. По траве катаюсь. Голый живот ладошками держу. Может, еще браслет пожевать? Нет, хватит. Сама успокоюсь.

Валяется солдатня. Не смеется, не двигается, на голую девицу не таращится. Мертвые потому что. Совсем.

Хорошая травка – наоборотник. Ею батлаты из земли выманивают. Батлат – он тупой, овощ все-таки, знай себе в землю зарывается. Как его доставать, не раскапывать же всю нору. Берут немного травки наоборотной, ломают стебельки, чтоб испугалась она и дым пустила – и бросают к батлату в нору? Тот ему голову затуманит, – или что там у них, у овощей полуразумных, – переставит все с ног на голову, батлат и полезет. Вверх. А думать будет, что вниз. А наверху сам к крестьянам бросится, засучит листами своими загребными – потому что любит он их, а не боится, потому что травка наоборотная. Так-то.

А солдатик-то один живехонек. Шатается, но стоит. Дымок белесый постепенно из глаз уходит. А ужас – появляется. Смотрит он этими глазами в мои невинные, тринадцатилетние.

– Что?.. Что ты сделала?

Ух, вас еще и язык выучить заставили. Хотя, Наставник сказал, вам машинкой в голову пшикнут – вот вы уже и язык знаете, еще пшикнут – драться умеете. А убивать-грабить-насиловась вас и учить не надо. Сами с усами. Других не держат.

– Отвечай, тварь!

Как заговорил. А ты эту тварь не так давно обнимать-целовать хотел, да на поцелуях бы не остановился. А теперь «тварь»… Да ты, солдатик, сам себе трава наоборотная.

– Что я сделать могу, немощная? Это любовь вам мозги попутала. Вот стал друг недругом, а страх – начальником. Поубивали друг друга. А ты, видать, самый сильный. Всех положил, один остался. Ну что, хочешь еще меня любить, молодец?

Медленно замахиваешься, солдатик. Я и ножик подобрать успела, и взмахнуть им, и обратно на траву усесться. Чтобы пеплом не засыпало. Где мне потом прах твой от кожи девической, бархатной, отмывать прикажешь? Сожгли вы баньку и Дома пожгли, селян убили, а кого не убили, поиздевались и на Убой пустили, под лазер свой или чем там ваш Светлый-Мудрый судьбы вершит. А вас от него амулет защищал, вот он, треклятый, раззолоченный, простенький генератор поля. Не защитного, а так – посигналить. Думал, сволочь, я тебе венку какую на шее немытой вспороть хочу? Хотелось, да жгло слишком. Пришлось ремешок украшеньица твоего ножичком ковырнуть, так, из любопытства девичьего.

Все. Стоп. Хватит. Прекратить. Амулет у меня. Солдаты мертвы. Хватит. Можно никуда не бежать. Можно выкинуть из головы прибаутки, больше незачем… Можно убрать нож, привязать ремешок покрепче. Можно вернуться на площадь и поискать сарафан. А еще…

Можно упасть и заплакать.

Хорошее растение поцелуй-цветок. И название точное – так уста и тянутся бутон голубенький облобызать. Целую. Неопасный он, не заманивает, не отравляет, волю не навязывает, голову не дурманит. Просто растет себе и растет, перед пчелами стебельком покачивает – вот и все колдовство. Наставник говорил, как нервничать будешь, плакать вздумаешь али отчаиваться – сразу хватай поцелуй-цветок и венок плети. На голову. Красивый. Чтобы не думать. Хороший цветок. Несъедобный, раны не заживляет, пахнет бесцветно… Тайных, сиротами в тринадцать лет оставшихся, не утешает, мертвых Наставников, на полу горой пепла застывших, не воскрешает. Хороший цветок. Бесполезный.