– Тоже камень? – поинтересовался я.

– Да, лорд Эльфрик и там построил каменную стену. Никто не пройдет.

– А воины у него есть?

– Сорок или пятьдесят живут в крепости. Есть у него и другие воины, конечно, но они пашут его землю или живут в собственных домах.

Об этом мне тоже было известно: дядя мог созвать внушительное число дружинников, но бо́льшая их часть обитала на отдельно стоящих фермах. Потребуется день или два, чтобы собрать эти сотни, поэтому мне придется иметь дело с четырьмя или пятью десятками телохранителей, испытанных бойцов, задачей которых было не дать кошмару Эльфрика стать явью. Этим кошмаром был я.

– Так ты вскоре отправляешься на север? – спросил отец Бирньольф.

Я ответил вопросом на вопрос:

– Значит, лорду Эльфрику нужны корабли, чтобы охранять своих купцов?

– Шерсть, ячмень, пушнина, – заявил поп. – Купцы везут товары в Лунден, а то и через море, во Фризию, поэтому да, им нужна защита.

– И он хорошо платит?

– Его щедрость известна всем.

– Ты очень помог, отец, – сказал я и катнул монету через стол.

– Господь да пребудет с тобой, сын мой, – пробормотал священник, нагнувшись за упавшим на пол золотым.

Он завладел добычей и поинтересовался:

– А как тебя зовут?

– Вульф Ранулфсон.

– Доброго тебе пути на север, Вульф Ранулфсон.

– Да мы, может, и не пойдем не север, – сказал я, когда поп встал. – Ходят слухи, что на юге назревает заваруха.

– Не дай бог, – настороженно отозвался он. – Заваруха?

– В Лундене поговаривают, будто лорд Этельред считает Восточную Англию легкой добычей.

Отец Бирньольф перекрестился:

– Молюсь, чтобы этого не случилось.

– Где заваруха, там выгода, – заявил я. – Поэтому я молюсь о войне.

Поп ничего не ответил, но поспешил уйти. Я сидел к нему спиной.

– Что он делает? – поинтересовался я у Финана.

– Разговаривает со своими парнями. Смотрит на нас.

Я отрезал кусок сыра.

– Зачем Эльфрику содержать попа в Гримесби?

– Потому что он добрый христианин? – уныло предположил ирландец.

– Эльфрик – коварный, подлый слизняк, – возразил я.

Финан глянул в сторону священника, потом посмотрел на меня:

– Отец Бирньольф берет у твоего дяди серебро.

– А взамен, – добавил я, – сообщает Эльфрику про всех, кто бывает в Гримесби. Кто приходит, кто уходит.

– И кто расспрашивает про Беббанбург.

– И я это только что сделал.

– Верно. – Финан кивнул. – И ты заплатил ублюдку слишком щедро и задал слишком много вопросов про укрепления. С таким же успехом ты мог назвать свое настоящее имя.

Я нахмурился, но Финан был прав. Мне слишком хотелось добыть сведения, и отец Бирньольф наверняка более чем насторожился.

– Так как он сообщит новости Эльфрику? – спросил я.

– Рыбаки?

– При таком ветре плавание займет дня два, – предположил я, глянув на рвущиеся с петель ставни. – Или полтора, если использовать судно размеров «Полуночной».

– Три, если пойдут берегом.

– Можно ли ублюдку верить? – подумал я вслух.

– Насчет гарнизона твоего дяди? – Финан пальцем нарисовал дорожку из пролитого на стол эля. – Звучит вполне правдоподобно. – Он криво улыбнулся. – Пятьдесят воинов? Если мы сможем проникнуть в крепость, мы наверняка сумеем перебить мерзавцев.

– Если удастся пробраться. – Я отвернулся, сделав вид, будто разглядываю большой очаг, пламя в котором прыгало навстречу каплям дождя, падавшим через дымовое отверстие в крыше. Отец Бирньольф оживленно беседовал с двумя своими верзилами, но прямо у меня на глазах они поспешили к выходу из таверны.

– Что у нас с приливом? – спросил я у Финана, продолжая наблюдать за попом.

– Ночью растет, к рассвету начнется отлив.

– Тогда уходим с рассветом.

Потому что «Полуночная» отправлялась на охоту.

* * *

Мы вышли в море с отливом. Мир был серо-стальным, как клинок. Серое море, серое небо, серый туман. «Полуночная» кралась через эту серость подобно хищному, опасному зверю. Мы пустили в ход лишь двадцать весел, и они поднимались и опадали почти бесшумно, лишь изредка скрип уключины или плеск лопасти нарушали тишину. Черный с серебром след стелился за нами, расширяясь и замирая, пока «Полуночная» скользила между обрамляющими русло реки ивами. Отлив сам нес нас к морю. Туман густел, но течение влекло нас бережно, и, лишь почувствовав, как нос стал подпрыгивать на крупных волнах, я взял курс на север. Гребли мы медленно. Я слышал, как прибой с грохотом бьется о Вороний Клюв, и уводил корабль, пока рокот не стих. К этому времени пелена сделалась более плотной, но белесой. Дождь прекратился. Море было спокойным, ласковым. Невысокие волны – этот отзвук непогоды – лениво плескались о борта, но я чувствовал, что ветер снова поднимется, и распорядился держать отсыревший парус наготове.

Ветер пришел по-прежнему с востока. Парус вздулся пузырем, мы убрали весла, и «Полуночная» устремилась к северу. Туман рассеялся, и стало возможно разглядеть державшиеся ближе к берегу рыбачьи лодки, но я не обращал на них внимания и вел судно на север. Боги не оставили меня, и когда солнце проглянуло через прорехи в тучах, ветер зашел немного к югу. Морские птицы кричали вокруг.

Мы шли хорошо, и к исходу дня в виду показались меловые утесы Фланебурга. Знакомая примета. Как часто проплывал я мимо этого большого мыса, скалистые берега которого изрыты прибоем! Я смотрел, как волны разбиваются о скалы, обращаясь в белую пену, а когда подошли ближе, услышал рев врывающейся в пещеры воды.

– Фланебург, – сказал я сыну. – Запомни это место!

Утред смотрел на схватку моря и камня:

– Такое трудно забыть.

– И обходи его стороной, – продолжил я. – Течение близ утесов очень сильное, но вдали от берега слабеет. И если убегаешь от шторма с севера, не ищи защиты на южной стороне мыса.

– Почему?

– Мелко, – пояснил я, указывая на черные ребра кораблей, выглядывающие из толчеи волны. – Фланебург забирает суда и людей, держись от него подальше.

Начался прилив, и течение теперь обернулось против нас. «Полуночная» сражалась с волнами, я приказал спустить парус и взяться за весла. Море стремилось оттащить нас к югу, но мне требовалось укрыться на северной стороне Фланебурга, где глубины больше и ни одна идущая с юга лодка не могла заметить нас. Я переложил руль ближе к утесам. Над мачтой кружили бакланы, а тупики стригли хребты волн. Прибой разбивался о камни и заливал уступы, чтобы отпрянуть в сутолоке бурлящей пены. Сверху, где на вершине утесов открывалась взору полоска полегшей под ветром травы, на нас смотрели двое. Они ждали, не пристанем ли мы к берегу, но я никогда не причаливал в крошечной бухте на северной стороне Фланебурга и не собирался испытывать судьбу.