– Господин!

Один из моих банахиров склонился в поклоне.

– Архана Айше хочет видеть вас.

Я передал пальто одной из эскам и последовал за банахиром. Я мог отказать кому угодно, я мог игнорировать кого угодно, но только не мою маленькую Айше. Мою младшую сестренку.

Когда вошел в ее комнату, больше похожую на альков, и ощутил запах трав и благовоний, сердце болезненно сжалось. Я отыскал взглядом маленькую фигурку под одеялом. Черные волосы разметались по подушке, бледное детское личико искажено мукой…

– Я хочу…хочу попрощаться с тобой, любимый братик.

***

Я скучала по маме. Сегодня ночью она мне приснилась. Пела для меня колыбельную и гладила по волосам, словно предостерегая. Она говорила мне, чтоб я не прыгала в яму… а я так хотела в нее прыгнуть, балансировала на самом краю и вроде бы в тот же самый момент лежала рядом с мамой. В детстве, перед сном я клала голову маме на колени, и она прятала прядки моих волос за мое ушко и что-то тихонько напевала, а я засыпала. И ничто так не успокаивало меня, как руки мамы…Мамочка моя, я ведь, наверное, больше никогда тебя не увижу…никогда. А ты…что с тобой там? Выдержала ли ты мою смерть? Как живешь в вечном горе? Может, тетя Валя забрала тебя к себе? Когда-нибудь я обязательно вернусь…обещаю, что мы увидимся. Я не смирюсь и не стану жалким мясом для столовой…чтобы это не означало, но я этим не стану. Как? Я еще не знаю как. Не придумала. Но я обязательно придумаю. Ты всегда говорила, что я упрямая, что я никогда не сдаюсь и во всем хочу быть первой.

Но во мне многое изменилось за это время. Я становилась совершенно другим человеком. Переставала быть наивной и беззаботной девочкой. Я повзрослела в тот день, когда ЕГО увидела. В каждой из нас просыпается женщина. Есть тот самый момент, когда ребенок вдруг исчезает, и вместо него, как вместо хрупкого бутона, вдруг распускается цветок. Внутри меня распустилось целое пламя. Я…осознала свое предназначение. И от этого осознания сходила с ума.

Они называют меня эскамой, бьют и унижают за каждую провинность, а я почему-то чувствую себя человеком. Пусть и низшим существом для них, но на самом деле я ощущаю, что родилась для того, чтобы встретить одного Единственного и ощутить этот трепет внутри себя. Я была послушной и хорошей работницей, но никогда не отличалась покорностью. Сунаг часто трепала меня за волосы и шипела мне в лицо:

– То, что тебя до сих пор щадили, ничего не значит. Не задирай нос, сучка! Не смей поднимать на меня свои глаза, не смей перечить мне даже взглядом!

Молча опускала глаза, а она дергала меня за косу и тыкала носом в пол.

– Черт его знает, почему тебя до сих пор не расчленили за твое своеволие. Вернулась живая…И ни на что не надейся, поняла? Эскамы – просто никто. Запомни это навсегда и смирись. Ни на что не надейся!

Вот чего во мне никогда не было – так это смирения. Я не признавала себя никем, я не соглашалась быть безропотным мясом…а еще я хотела приблизиться и понять, кто они такие – наши хозяева и… каким образом они связаны с теми жуткими тварями, которые напали на меня той ночью. А они связаны, я это чувствую. Только как – не знаю. И никто не знает…

А еще я жила своими чувствами, мечтами, своими ужасающими и такими неправильными эмоциями. Они давали мне сил каждый день подниматься с постели, смотреть на солнце, на небо и хотеть выжить во что бы то ни стало. Моя одержимость набирала чудовищные обороты. Я словно погружалась в какую-то вязкую пучину, с каждым миллиметром, с каждой секундой все больше и больше отдавалась тому урагану, который поглощал меня с нашей первой встречи. Наночастицы моего существа каким-то непостижимым образом начинали носить ту самую букву «В»…Словно тонкие иглы выковыривали, выцарапывали на мне, внутри первую букву его имени. Единственный. И нет ничего более правильного, чем значение этих букв, сливающихся для меня в стук моего сердца.

Любовь ли это? Я не знаю. Я никогда не любила до этого. Но если желание отдать всю себя тому, кто никогда даже не посмотрит в мою сторону, можно назвать любовью? Ведь любовь красива, она…мечтательна, она воздушна, и она…такая светлая и ясная. Я не чувствовала к нему ничего светлого. Только вязкое и темное умопомрачение, только предвкушение боли и страданий и желание иметь право на эти страдания. Право, данное им. Когда-нибудь.

Говорят, заставляет взрослеть первая любовь. Глупости. Ничто так не выдирает вас из детства, как самая первая и настоящая боль. Боль, которую нанес тот…кого ты боготворишь. Я всегда точно знала дома он или нет. Каким образом? Это неизвестно даже мне. Но если душу наполняет вихрь безумия – он дома, а если ее гложет тоской – значит нет.

После той ночи от меня держались подальше. Как от прокаженной или проклятой. Я вернулась на рассвете, и, когда появилась, в комнате все замолчали, они потеряли дар речи, особенно Миранда. И я увидела в ее глазах разочарование, а еще какой-то суеверный страх. Никто не спрашивал, что я там видела, а я и не собиралась рассказывать. Но что-то мне подсказывало, что та же Сунаг прекрасно знает, что происходит снаружи после звука сабара.

За мной пришли вечером, когда я только вошла в нашу общую спальню. Это были банахиры – вооруженные слуги императора. Одетые во все черное. Длинные пиджаки почти до колен, черные штаны и высокие сапоги. За поясом с двух сторон кинжалы…И мне кажется, они не из стали, а из чего-то другого. Словно стеклянные. На головах высокие круглые шапки, чуть расширяющиеся кверху, с черными гербами дома Ибрагимовых по бокам.

Все знали, что приход банахиров не сулит ничего хорошего. Все девушки выстроились в шеренгу и затаили дыхание.

– Номер Одиннадцать! – рявкнула Сунаг и ткнула в меня указкой, – Шаг вперед!

Я ступила на середину спальни. Сердце бешено колотилось. Страшно было всем, и я это знала. Мужчины в наших покоях – это нечто из ряда вон. Никто даже не шептался, а у меня пересохло в горле.

– Таки допрыгалась!

– Манхар! – громко заткнул ее один из банахиров, и она прикусила язык. Он перевел взгляд на меня.

– Связать ей руки!

Ну вот, кажется, и все…Я протянула дрожащие руки, покрытые шрамами от недавних ударов, и их связали толстой веревкой.

– Пошла!

Толкнули в спину, и я пробежалась вперед, с трудом удерживая равновесие. Босая, в тоненькой белой ночнушке и с распущенными по спине волосами. Номер Восемь успела схватить меня за руку и ободряюще ее сжать. Ари…моя хорошая добрая Ари. Я никогда не забуду, насколько ты смелая. За это движение один из банахиров ударил ее, и она отлетела назад к кроватям. И я пошла быстрее. Пусть не трогают ее. Если мне суждено сегодня умереть – я умру одна и никого не потяну следом за собой.

Темнота и ни одного шороха. Так мне кажется в самом начале, а потом я начинаю различать звуки…потому что тишина умеет разговаривать… у тишины свой язык, и вы никогда не слышали ничего ужаснее. Она говорит вашими страхами и фантазиями, она воспроизводит то, чего вы больше всего боитесь. И я слышала дикие крики умирающих, завывание ветра, треск пламени, я даже чувствовала тошнотворный запах гари. Наконец-то впереди показался источник света, и я побежала к нему, побежала так быстро, что мои ступни стирались в кровь. Я падала и поднималась, не оглядываясь. Туда, где свет. Но кто сказал, что свет несет добро? Иногда темнота укрывает намного надежнее, обнимая и пряча от всего, что видно на свету. От грязи, от порока, от ужаса и от смерти. Разве Смерть прячется во мраке? Нет, иногда, она блестит и сверкает лучами обжигающего света.