Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Спустив все, Синицын впал в легкий транс. Он стоял, склонившись над рулеточным столом, и пытался откусить себе нижнюю губу. Кровь капала на «красное». Его вывели охранники, Паша нервно трепыхался.
Ровно через час Синицын вернулся. Охрана не хотела его впускать, но он что-то шепнул им на ухо. С серым походным рюкзаком он быстро прошествовал в кабинет Ангелины Аркадьевны. Старуха улыбнулась, когда он вошел. Паша снял рюкзак, поставил его на стул. Раскрыл. Ангелина Аркадьевна заглянула внутрь.
В рюкзаке лежала отрезанная голова Риты Плещеевой.
– Перебор с немецкой темой, – сказал Ларчиков, когда бывшая связистка Генштаба, держа в руке «карту», будто служебный пропуск, покинула «расположение части».
– Что? – рассеянно спросил Фрусман, мусоля истертые доллары старухи. – Где она такие выкопала? Специально одну дрянь отбирала! Что ты говоришь?
– Сначала концептуальный Мюнхен с пьяным Димкой, затем цветочный Бамберг.
– Бамберг-Бамберг… это где? Ах да. И что?
– Да нет, ничего. Как же вы любите деньги, Лев Мордэхаевич!
Фрусман оторвался от купюр, улыбнулся:
– Понимаете, Вадим Николаевич, если б я в свое время состоялся как поэт, я бы, наверное, больше любил стихи.
– Вы писали стихи?
– Грешил помаленьку.
– Почитайте, – брякнул вместо Ларчикова еще невыветрившийся хмель.
Лева посмотрел на компаньона строго и с некоторой загадкой.
– Ты и вправду хочешь?
– Конечно.
Фрусман закрыл глаза-шиповники, размял губы, словно флейтист, и в свойственной ему мелодраматической манере продекламировал:
Мрут лошади,
откинув лихо гривы,
и с мертвых чаек
облетает пух.
Земля – задумчива,
вода, скорей, игрива,
но обе смерть
выкармливают с рук.
Земле привычно
выбирать могилы,
а у воды – секундное пятно.
Зачем, земля,
ты так нетороплива?
Зачем, вода,
ты так спешишь на дно?
Лева умолк. Пауза повисла, словно кукла на ниточках.
– Мрачновато, – наконец откликнулся Ларчиков. – Просто Бодлер[8]какой-то. Смерть, могилы…
– Жизнь – это вообще смерть в рассрочку, – философски заметил Фрусман. – И все мы – покойники в отпуске, как выразился один революционный деятель.
– Кстати, о покойниках. – Вадим с минуту раздумывал, потом все же решился: – Тут на меня одни отморозки круто наехали…
И он рассказал Леве суровую историю о растаявшем в Куршевеле Ледяном отеле и о бандитах, всучивших ему беспредельную неустойку, будто гранату с выдернутой чекой.
Фрусман ни слова не говоря стал набирать телефонный номер.
– Кому ты звонишь?
– Полянскому. Пусть, гад, отрабатывает свой процент.
– А он у нас уже на проценте?
– Ну конечно. Кто будет просто так работать?
– Значит, и Димка на проценте?
– Димка? Зачем нам Димка?
– А великая Казанцева?
– Лариска? Лариска, конечно… Але! Степана Сергеевича можно? Ну, Сергея Степановича, блин.
Через десять минут они уже мчались в район Солянки. Народный избранник отказался говорить с ними по телефону и пригласил в клуб «Китайский летчик».
В заведении было дымно и шумно. На сцене выступала украинская фольклорная группа, за столиками шокали и громко ругались по-малороссийски. Фрусман выглядывал Полянского.
– Ось вин! – И Лева ткнул пальцем в отгороженный зеленый закуток. – Бачишь?
– Ты чё, хохол? – рассмеялся Ларчиков.
– Ни, але треба маскируваться. Квасит украиньська молодь. Пьятсот рокив Тарасу Бульбе. Чи шо…
Полянский сидел в одиночестве и рассматривал на свет огрызок перца в рюмке.
– «Мы с тем красным знаменем цвета одного», – пропел он вместо приветствия и опрокинул в рот остатки горилки. Даже не поморщился.
– Это кто? Это он? – резко спросил у Фрусмана, кивнув на Вадима.
– Он.
– Говори! – Депутат повернулся к Ларчикову. – Включите первый микрофон.
Вадим коротко изложил «дело о Куршевеле», добавив, что бандиты явятся за деньгами уже завтра.
– Ледяной отель? – Полянский расхохотался.
– Что за фигня? Ты, чушкарь, стал бы трахаться в сугробе? Чем ты думал, когда тебе лапшу вешали? Как можно так лохануться!.. – Успокоившись, он уставился в рюмку. – Конверт.
– Какой конверт? – удивился Ларчиков.
Полянский с недоумением взглянул на Фрусмана:
– Ему что, яйца отморозили? Вообще мозгов не осталось?
Лева придвинулся к депутату:
– Парень входит в дело по паломничеству. Я его печать использую, банковские реквизиты. Офис. Он нам здорово помогает. Эти ж быки могут закрыть его фирму!
– Так открой свою – на фиг нам такой чушкарь нужен! Свою фирму открыть – как два пальца обоссать!
– Да, но я не хочу официально фигурировать где бы то ни было. Я светиться пока не хочу, ты же понимаешь, Сергей Степаныч. Опять же, офис в центре…
Полянский скривил лицо:
– Ты к чему клонишь? Чтобы я на халяву пузырился?
Фрусман виновато улыбнулся.
– Ох ты… чудило! – вздохнул депутат и, вынув из кармана маленький свисток, дунул в него два раза.
В закутке тут же появился детина в черном мятом костюме, с кошачьими царапинами на руках. Полянский наклонил его к себе и что-то прошептал на ухо.
Когда детина ушел, раздались бурные аплодисменты. Все смотрели в сторону их зеленого закутка. Фрусман и Ларчиков беспокойно заерзали на скамейке, однако Полянский сиял. Наконец он встал и решительно направился к сцене. Через минуту, к изумлению Вадима, зал наполнился густой малороссийской речью депутата Полянского:
– Шановни друзи! Розглянемо килька пытань культури харчування. Ось переедання. Особливо постийне. Через постийне переедання якийсь из клапанив выходыть з ладу. У звязку з цим видразу ж спостеригаеться повернення ижи – закидання клубкив у зворотному порядку з кишечника, а з ним – и лугу. Як що цей клубок, що по-вернувся, потрапляе у шлунок…
– Чего это он лепит? – спросил Ларчиков у Левы. – Он что, тоже хохол?
– Откуда я знаю.
– Ты же понимаешь по-украински?
– Трошки.