Дружили они «двести лет», столько, сколько не живут – как сами шутили.

Лиза, Мара и Надя уже вдовели, а Лейла и Тонечка состояли «при мужьях». Бездетна была только Тонечка, поддерживающая, правда, всю жизнь племянника мужа – бестолкового и пьющего Петьку.

Марина дочка Аллочка проживала на «сытых» берегах – удачное замужество, трое детей, дом в окрестностях Лос-Анджелеса. Аллочка в карьере не преуспела, о чем Мара сильно горевала: такие мозги! Но в семейной жизни преуспела весьма – муж ее обожал, в доме был достаток, детки росли здоровыми и послушными. Мелкая, тощенькая и носатая Аллочка убедила двухметрового красавца мужа, что на свете нет женщины красивее, талантливее и просто лучше, чем она. И супруг был абсолютно уверен, что ему просто неслыханно и несказанно повезло. Правда, иногда вмешивалась недобрая свекровь, пытаясь уличить безупречную Аллочку в мелких ошибках и промашках. Свекровь была нейтрализована – почти, и муж обожал Аллочку еще сильнее – теперь уже из чувства справедливости. Мара навещала дочь часто, а вот насовсем переезжать упрямо отказывалась. Подруги недоумевали – жила бы, как царева племянница. Опять же – при дочери, а не при невестке. Внуки, климат, дом, бассейн…

Мара качала головой, моталась по оптовым рынкам и продолжала жить в двухкомнатной хрущобе без лифта на четвертом этаже.

Лейла, считалось, прожила свою жизнь довольно безоблачно. Удачное, хоть и очень раннее, замужество. Муж, ученый-энтомолог, всю жизнь занимался «мушиной» наукой. Мухи – жигалки и зубоножки – составляли главную страсть его жизни. Лейлу и двоих сыновей, казалось бы, не очень и замечал – лишь бы его не трогали. Не пил, не гулял, голоса не повышал, в бытовом плане был абсолютно неприхотлив. Известная фраза Лейлы: «С кетчупом он и дерьмо сожрет».

Лейла была полная хозяйка положения – во всем. Казалось бы, счастливая доля для кавказской женщины. Ан нет! Всю жизнь она от этого страдала и мужа-тихоню слегка презирала. Говорила, что лучше – и с удовольствием, кстати, – жила бы всю жизнь в подчинении. Что поделаешь, восточная кровь, тяжело вздыхала она.

А вот Тонечка – наоборот. Всю жизнь прожила «за мужем» – крепким сибиряком Иваном Кузьмичом, директором, между прочим, крупного автопредприятия. Никогда не работала, отлично вела хозяйство, по осени закатывала банки, солила грибы и капусту и… боялась всю жизнь, что «Ваня уйдет». Уйдет и родит ребеночка. Оттого и терпела и мужнины взбрыки – нечастое, но отчаянное, русское пьянство, нередкие, плохо скрываемые загулы, грубость и племянника Петьку, мучившего бедную Тонечку уж много лет.

И вот, когда Тонечка почти успокоилась – возраст, близкая пенсия, подорванное здоровье сибиряка, – тут оно и случилось. Завел-таки Ваня ребеночка на стороне, и она об этом узнала. Тихая, покорная и слабая Тонечка собрала мужнины вещички и отравила его к полюбовнице и младенцу.

Ваня растерялся и даже пустил слезу. Уходить не хотел – ни в какую. Она настояла. Ваня, тяжело вздыхая, выкатился с двумя чемоданами, а вслед за ним и Тонечка тоже «выкатилась» – в больницу с инфарктом.

Ваня из больницы не выходил – дневал и ночевал круглосуточно. Привез Тонечку домой, а она попросила его этот дом покинуть. Прощение он заслужил не скоро, через три года, когда уже ни у нее, ни у него не было сил бороться и сопротивляться.

И жить они стали так безмятежно и так счастливо, как не жили никогда, даже в далекой молодости. И к ребеночку этому Тонечка гнала мужа буквально палками. Он был Ване до фонаря – по большому счету. Теперь, совсем как западные пенсионеры, они много путешествовали, отдыхали и получали от жизни удовольствие.

Лиза своего покойного мужа вспоминала с нежностью, и все помалкивали – зачем разрушать иллюзии? Хотя прекрасно знали – муж был никчемный, Лиза его не любила, не бросала из жалости.

Была у Лизы тайна, секрет Полишинеля, ибо известен был всем подругам. Всю жизнь Лиза вела двойную жизнь. У нее был любовник, тесная и долгая, проверенная годами и невзгодами связь. Но ни Лиза, ни ее любовник из семей не ушли. Почему? Лиза говорила, что боялись «упасть в быт» и порушить свои отношения: оба понимали, что семья и яркие встречи раз в неделю – совсем разные вещи.

Сначала умер Лизин никчемный муж, потом ушла из жизни жена ее возлюбленного. А они все не сходились. Может, возраст? Страх перед новыми привычками?

Может. А вскоре вдовец женился, и Лиза ему этого так и не простила. Общаться с ним перестала, а мужа подняла на пьедестал и объявила страдальцем и мучеником. Сын Лизин получился точная копия отца – вялый, неприспособленный «проживалец» – как называла его собственная мать.

Марин муж, Венчик, умер совсем молодым. Женились они без особой страсти – и были даже какими-то очень дальними родственниками. Прожили недолго, мирно и скучно. По-родственному. Мара работала в журнале и была страстно увлечена своим делом. Венчик сидел в лаборатории над пробирками и тоже домой не торопился.

Когда он внезапно и скоропостижно скончался, Мара удивилась, но жизнь ее совсем не изменилась. Был Венчик, нет Венчика…

Замуж она больше не хотела – так, была пара невзрачных романчиков с сослуживцами. Жила дочкиной жизнью и по-прежнему обожала до фанатизма свою работу. А если кто-то принимался уговаривать ее «устроить свою вполне еще молодую жизнь», она удивленно говорила:

– И чего я там не видела? Ничего интересного, уверяю вас.

И все считали, что самая счастливая и удачливая – Надюшка. И муж был представительный и положительный, и работа никогда не напрягала, и денег на все хватало, и дочка особенно не расстраивала.

Лиза, как обычно, накрыла шикарный стол. Хозяйкой она была неважной, так что покупала всегда деликатесы – осетрину, икру, итальянскую ветчину, отборные овощи и дорогущее сладкое – какой-нибудь торт из французской кондитерской.

Мара фаршировала рыбу – это уж как «Отче наш».

Надя пекла пирожки с капустой и ватрушки с повидлом.

Тонечка привозила соленые грибы и маринованные огурчики.

А Лейла делала казан с долмой – крошечными голубцами в виноградных листьях.

Глядя на накрытый стол, Лиза тяжело вздыхала и объявляла:

– Обожремся. – И горестно добавляла: – А потом помрем. Как пить дать.

Надя смеялась:

– Ну не померли же до сих пор!

Лиза качала головой:

– Всему свое время. Это, – она проводила рукой над столом, – вынести нам уже не под силу. Точно – сдохнем. Ну или устроимся на соседних коечках в институте гастроэнтерологии. Рядком.

– Приступим! – объявляла Лейла, и все рассаживались за стол, потирая руки и сглатывая слюну.

Ели, болтали, выпивали – по чуть-чуть, коньячку, красного винца.

Солировала Лиза – самая громкая и обретшая внезапную пятидневную свободу.

– Маргаритку эту чертову ненавижу! – откровенно заявляла она. – Выскочка и плебейка. Искренне думает, что все можно купить за деньги.