— Революция! — в его глазах вспыхнул огонь.

— Радикально.

— По-другому нельзя. Просто убить- мне не позволит безликий и его девчонка. Сделать это тихо- меня все равно найдет этот преданный придурок. Но если поднять на бунт всех слуг, то у нас что-то может получится.

— Зачем же бунт? Можно просто, пока его нет рядом, устранить старика.

— Нет…, — протянул библиотекарь. — Он найдет. Он почувствует. Он всегда чувствует, когда Ньепсу угрожает опасность.

— Он же просто убьет тогда вас всех.

— Не убьет. Не сможет. Но мы- толпой- способны устранить его, схватить, посадить и заняться стариком.

— По-вашему он так прост?

— Нет. Он точно не прост. Но если постараться, то может получится. Но стоит еще долго продумывать. Безликий наш не так прост. Он, наверно, самый сильный среди всех слуг. Самый безумный, бестолковый и сильный.

— В чем же его сила? Думаю, одна Пленка уже сможет его ухватить.

— Пленки неповоротливы. У него есть сила и ловкость. Когда он в ярости, он способен уничтожить чуть ли не весь мир.

— По описанию точно Божество какое-то.

— Кто знает. Когда сделали его фотографию, он был сильнее любого борца Франции.

Сверху послышалось ворчание. Я поднял голову вверх.

— Это Ньепс, — Атан шепотом приказал молчать.

Неразборчивое ворчание возмущало тишину библиотеки. Глухие шаги доходили до самого низу. Акустика в этом помещении была феноменальная. Дверь захлопнулась.

— Думаю, мы высказали все, — шепотом подытожил Атан. — Нам обоим пора идти.

Я согласился с ним. В такой обстановке Ньепс мог бы поймать меня. Мы по тоннелю снова вышли в коридор. Атан свернул налево.

— Мы еще увидимся, — улыбнулся тот. — Я буду держать вас в курсе. Когда надо, вам придет весточка от меня.

Он своим тучным и неуклюжим телом вальяжно прошел по коридору и скрылся в дверях. Я еще немного постоял, смотря на несуществующий силуэт и думая ни о чем, и медленно поднялся на улицу. Было тепло и солнечно. Немного постояв на свежем воздухе, я решил прогуляться к площади. Еще рано идти домой и ложиться спать, а по пути, может быть, зайду в какую-нибудь забегаловку и попробую блюдо местного шеф-повара.

Задумчиво и рассеянно я ступал по плиткам улицы. Все было как прежде: спокойствие городка вернулось, люди уже не боялись до паники выходить на улицу, а некоторые перестали постоянно оборачиваться. Степенность Пивоварни, которая вдохновляла меня, вернулась. Я смотрел в окна, а там привычный уют и безопасность. Безусловно, чувствовались нотки напряжения и бдительности, но чем дальше уходили дни, тем больше городок погружался в свое оптимальное состояние- вечный сон. Некоторые взрослые даже осмелились выпустить своих детей на прогулку. Я обрадовался прежнему виду Пивоварни, однако что-то в душе щемило и говорило о нехорошем. Отчасти оно являлось причиной моих дум: я пытался понять, что же это чувство означает, однако, не находя ответа, возвращался в реальность.

Из Площади пропали красные цвета. Не видно было крови, не было трупов. От недавней трагедии не осталось ни следа. Возможно, я не возвращался сюда из-за страха увидеть этот кошмар снова. Неосознанно в моей голове возникала эта сцена проникновения внешнего ада во внутренний рай Пивоварни, и мне становилось дурно. Появилась какая-то реакция на Площадь, но теперь, видя, как люди продолжают мирно сидеть на лавочках, уличные музыканты запевают народные песни, а группа мужчина, громко смеясь, выпивает уже не первый ящик пива, в моей душе вернулось спокойствие. Спокойствие, которое не могло окончательно усесться в моей душе из-за этих воспоминаний о прожитом горе.

Идя вдоль деревьев, я услышал, как кто-то кого-то окликает.

— Постойте! По-стой-те!

Я обернулся. Ко мне бежал тот полицейский в свитере, с кем я в тот злополучный день общался. В этот раз на нем было светло-коричневое пальто, рубашка в полоску и мешковатые темные штаны. Его лицо покраснело, рука, поднятая вверх, непрерывно махала, а грудь то и дело поднималась от частого дыхания. Я остановился.

— Это же… Вы… На Площади… Тогда с девочкой… Вы? — пытаясь отдышаться, полицейский прерывисто говорил.

— Да, я. Вы меня звали?

— Да! Фух! Вас! — он, подкашиваясь, выпрямился.

— Извините меня, но мне еще не удалось вспомнить лицо убийцы.

— Ничего! Мне хотелось бы узнать ваше имя!

— Хорошо. Мистер Ридл. А вам зачем?

— Вы же недавно переехали, — полицейский достал блокнот и карандаш. — Как вы сказали? Мистер Ри…?

— Ридл. Да, я переехал, и что же дальше?

— Мне нужно записать вас, чтобы в случае чего допросить о преступлении. Я как раз собирался в архив, чтобы узнать все о новоприбывших в наш город, — после этих слов я напрягся.

— Вам повезло, одного искать уже не надо.

— В целом, уже больше никого искать не надо. Вы единственный безумец, что переехал в Пивоварню.

— Это комплимент?

— Можете считать это синонимом «глупой смелости».

— Как скажете.

— Не хотите ли зайти ко мне? — вдруг предложил полицейский.

— Вдруг вы тут же отправите меня в тюрьму? — собеседник рассмеялся.

— Не переживайте! На вас пока доносов нет.

— Обман- причина мести.

— Даю свое честное правоохранительное слово. Сегодня я получил новую пластинку. Вы любите музыку?

— Стараюсь не слушать.

— Тогда я расскажу вам про все прелести недавно вышедшего альбома местной музыкальной группы. Я их обожаю! Проигрыватель мне подарила любимая жена, и он просто потрясающий! Идеально гладкая игла, великолепные узоры на…

Я слушал его, идя по одинаковому проспекту, уже от Площади. Мысли никак не приходили в голову. Иногда они попросту мешают жить, избивают, дают очередную почву для волнений и бессмысленной нервотрепки, а потом наступают такие моменты пустоты, когда и снаружи, и внутри- ничего. Тупой взгляд, косые ноги, руки болтаются, однако люди не замечают этого. Они привыкли много чего не замечать: у самих душевных забот вагон и маленькая тележка. Так что неожиданно разговорчивый полицейский не замечал моего полного равнодушия к его словам и игнорирования бурного и эмоционального описания какого-то проигрывателя. Я просто шел, для приличия, будто бы вникаю в разговор, кивая головой, а, на самом деле, не замечая никого и ничего.

Меня пугала моя неожиданная пассивность. Если же я и до этого не блистал бурными эмоциями, а моя книга всегда оказывалась закрыта, то сейчас на обложке большой замок с цепью. Безусловно, окружающие не заметят перемен, но мне страшно. Я не хотел становиться одним из тех, кто, словно холодный герой романа, пускает на остальных свой угрюмый взгляд, пугая тех до чертиков. Мне нравилось мое состояние спокойного созерцания, как только я переехал в Пивоварню. Ничего не волновало, оставляя душу в покое. Сейчас же эта пассивность вызывает одни лишь раздумывающие