Маргарет всячески поддерживала это легкое, шутливое отношение к знакомству отца с мистером Торнтоном, потому что чувствовала, что миссис Хейл слегка ревнует мужа к его новому другу. Пока его время в Хелстоне было занято исключительно книгами и прихожанами, мать мало заботило, много ли она с ним видится или нет. Но теперь, когда он с нетерпением ожидал занятий с мистером Торнтоном, она, казалось, была уязвлена и обеспокоена, что он впервые пренебрегает ее обществом. Чрезмерные похвалы мистера Хейла, как это нередко бывает, производили на слушателей обратный эффект: они не склонны были верить в беспристрастную справедливость этого Аристида.[7]

Прожив более двадцати лет в деревенском приходе, мистер Хейл был ослеплен той грандиозной энергией, которая била в Милтоне через край, с легкостью преодолевая бесчисленные трудности. Власть машин и мужчин в этом городе произвела на него сильнейшее впечатление, и он поддался этому чувству, не задумываясь о деталях. Но Маргарет мало бывала за пределами дома и не знала, сколь сильно машины и люди, связанные с ними, влияют на общество, зато, как это порой случается, близко познакомилась с двумя-тремя из жертв, неизбежных при таком порядке вещей. Всегда следует задаваться вопросом, все ли сделано для того, чтобы уменьшить страдания тех, кому суждено страдать. Или триумфаторы растопчут беспомощных, вместо того чтобы просто увести их в сторону с дороги победителя, к которому они не сумели присоединиться?

Маргарет пыталась найти служанку в помощь Диксон. Однако представления Диксон о служанках были основаны на воспоминаниях об опрятных ученицах хелстонской школы, которые гордились тем, что им позволили прийти в пасторский дом в будние дни, относились к миссис Диксон со всем уважением и трепетали перед мистером и миссис Хейл. Диксон не требовала этой трепетной почтительности по отношению к себе, но и не возражала, если благоговение, с которым девочки относились к семье пастора, распространялось и на нее. Их почтительное отношение льстило ей, как Людовику XIV льстило, когда его придворные прикрывали глаза от слепящего света, будто бы исходящего от него. Но ничто, кроме преданной любви к миссис Хейл, не могло заставить Диксон примириться с грубыми и распущенными манерами милтонских девушек, искавших место служанки, когда она выясняла наличие у них должного опыта. Они заходили так далеко, что осмеливались сами задавать вопросы, сомневаясь в платежеспособности семейства, которое снимало дом за тридцать фунтов в год, да при этом еще важничало и держало двух служанок, одна из которых была очень сердитая и властная. Мистер Хейл был теперь не викарием прихода Хелстона, а всего лишь человеком, который мог (или не мог) потратить определенную сумму. Маргарет утомляли и раздражали придирки Диксон по отношению к этим претенденткам на должность служанки, которыми та постоянно изводила миссис Хейл. Конечно же, Маргарет отталкивали грубые манеры этих людей; она избегала с брезгливой гордостью их панибратского обращения и возмущалась их нескрываемым любопытством к состоянию и положению любой семьи в Милтоне, не занятой в торговле. Но Маргарет предпочитала держать все свои впечатления от их наглости при себе; наконец она решила взять на себя поиски прислуги хотя бы для того, чтобы оградить мать от подробных рассказов обо всех разочарованиях и явных или вымышленных оскорблениях.

Маргарет обращалась и к мясникам, и к бакалейщикам в поисках единственной в своем роде девушки, однако ее надежды и ожидания таяли с каждой неделей, поскольку в промышленном городе было трудно найти кого-нибудь, кто бы отказался от большего заработка и большей независимости на фабрике. Для Маргарет выходы в такой суматошный и деловой город оказались немалым испытанием. Миссис Шоу, заботясь о приличиях и не позволяя девушкам вести себя слишком независимо, всегда настаивала на том, чтобы лакей сопровождал Эдит и Маргарет, если они выходили за пределы Харли-стрит и даже если навещали соседей. Маргарет молча роптала на эти ограничения и оттого особенно наслаждалась одинокими прогулками по лесу и полям Хелстона. Она ходила быстрым шагом, иногда почти бегом, если должна была спешить, или ступала совсем бесшумно, вслушиваясь в лесные голоса или наблюдая за птицами, которые пели в листве деревьев или поглядывали своими блестящими живыми глазками из-под низкого кустарника или спутанного дрока. Для нее было испытанием перейти от таких вольных прогулок, когда движение и покой сменяли друг друга, повинуясь лишь ее собственной воле, к размеренной и осторожной походке, которая приличествовала девушке на городских улицах. Она бы посмеялась над собой, подумав о такой перемене, если бы ее не занимали более серьезные мысли.

Часть города, в которой располагался Крэмптон, была особенно оживленной из-за потока рабочих. На окраинах было расположено много фабрик, которые два-три раза в день пропускали толпы мужчин и женщин. До тех пор пока Маргарет не изучила этот распорядок, она постоянно сталкивалась с ними. Они шли стремительно, их лица были бесстрашными и самоуверенными, смех — громким, остроты — язвительными, особенно по отношению к тем, кто стоял выше их по рангу или общественному положению. Звуки их несдержанных голосов и пренебрежение правилами вежливости поначалу немного пугали Маргарет. Девушки бесцеремонно, хотя и беззлобно обсуждали ее одежду, даже дотрагивались до шали или платья, чтобы определить материал. Иногда они даже задавали вопросы о какой-нибудь вещи, заинтересовавшей их. Они были так уверены в том, что ей как женщине близок их интерес к ее одежде, что она охотно отвечала на их вопросы и слегка улыбалась в ответ на замечания. Маргарет не боялась, встречая ватаги девушек, говорящих громко и возбужденно. Гораздо больше беспокоили ее мужчины, которые то и дело отпускали дерзкие замечания ей вслед уже не по поводу одежды, а по поводу ее внешности. Она, до сих пор считавшая, что даже самое утонченное замечание такого рода являлось дерзостью, вынуждена была терпеть открытое восхищение этих непосредственных людей. Но сама их непосредственность свидетельствовала об отсутствии у них намерений причинить ей вред или оскорбить, и Маргарет поняла бы это, если бы была меньше напугана беспорядочными выкриками. Страх заставлял ее сердиться, ее лицо краснело, а темные глаза вспыхивали, когда она слышала некоторые их замечания. И все же, когда она оказывалась дома и в безопасности и припоминала их слова, они скорее забавляли ее, чем сердили.