ни с чем-либо еще не испытывала. Каждый удар встречался громким улюлюканьем и свистом, наглядно демонстрируя настроение окружающих. Даже дети радостно скалились, подражая родителям.

Пощады от них ждать не стоило.

Еще один удар, а я отчетливо слышу, как лопается кожа на спине рыжего, а тонкая струйка крови сбегает по левому боку, срываясь первой крупной каплей на грязные доски помоста. Мужчина дергается и еле слышно шипит, сжав руки в кулаки с такой силой, что костяшки белеют, начиная отдавать синевой. И это будоражит толпу сильнее, чем истекающая кровью косуля — голодных волков.

А я вздрагиваю и тихо охаю, не сдержавшись, прикладывая ладонь ко рту.

Мужчина рядом оборачивается на меня с удивлением, но тут же хмурится. Оглядывает меня с головы до ног и тут же отворачивается, окатив презрением напополам с брезгливостью. Но мне плевать на то, чем мой вид так не угодил его чувству прекрасного. Более того, отвернулся он весьма вовремя. Нервы, взбудораженные страшным зрелищем, натянуты настолько, что я едва не изобразила на пальцах понятный до крайности, но весьма неприличный жест.

Я в следующую секунду, едва ли поняв, зачем и что собираюсь сделать, ноги сами понесли меня вперед. Чем ближе, тем плотнее становилась толпа из тех, кто не хотел пропустить ни мгновения жестокого зрелища. Люди неохотно расступались, но мои тычки в бока и не только вкупе со сдавленным матом работали куда лучше вежливых просьб и улыбок.

В конце концов, я добралась до самого края лестницы, откуда можно было забраться на помост. Странно, но люди не делали попыток забраться на ступеньки — сгрудились ровно вдоль них. Отсюда я совершенно отчетливо видела, что рыжий держался из последних сил — его ноги заметно подкашивались, а на удары хлыста он вздрагивал куда менее сильно, чем раньше.

Брюнет был то ли без сознания, то ли совершенно без сил — колени не касались помоста только по причине того, что высота колодок не позволяла этого сделать. Смуглая спина представляла жуткое месиво — его другу повезло намного больше, а доски вокруг были сплошь залиты бурой, запекшейся уже кровью…

И именно в этот момент я ощутила прилив дурноты. Тошнота оказалась настолько ощутимой, что правая ладонь машинально метнулась ко рту, а я глубоко и шумно задышала, пытаясь вернуть себе самообладание. И эта реакция не имела ничего общего с увиденным — кровь и раны, даже в таком количестве, не напугали. А вот улыбки на лицах окружающих, кровожадное выражение вкупе с радостными возгласами откликнулись таким отвращением, что переварить получилось с трудом.

Но получилось.

Меньше, чем через минуту, я решительно шагнула на первую ступень. А затем на вторую, и на третью…

А оказавшись на самом верху, всего через несколько шагов, я поняла, что изумление в глазах палача с хлыстом, не единственное, что встречало меня. Вокруг наступила неестественная, просто до костей пробирающая тишина. Жутковатый контраст с какафонией звуков, царившей еще несколько секунд назад.

Но едва слышный полустон сквозь зубы от получившего краткую передышку пленника не позволил мне усомниться в собственных действиях ни на мгновение…

Глава 8

— Прекратите.

Хотелось, чтобы это прозвучало решительно и громко. Уверенно. Так, словно право раздавать приказы мне дано едва ли не с рождения. Однако, не сбылось. Голос сорвался, и я с трудом даже сама разобрала, что сказала, едва не закашлявшись в конце.

— Что? — А вот громкий бас палача легко перекрыл все звуки на площади. — Что ты там мямлишь, девочка?

Несмотря на довольно пренебрежительный тон, недовольным или разозленным он не выглядел. Что наглядно продемонстрировало сказанное далее.

— Решила поглядеть поближе? Али самой не терпится попробовать?

Раскатистый, нет, не смех — гогот раскатился в пространстве, а затем потонул в тысяче голосов тех, кто с охотой поддержал его на площади.

А я с трудом пыталась вернуть самообладание. Сон сном, но ведь реально неприятно! И прохладный ветерок, весьма ощутимый теперь на открытом пространстве, настырно проникал за края неплотно запахнутого плаща, безжалостно отбирая уютное тепло.

Говорить что-то сейчас было бессмысленно — толпа еще не успокоилась. Поэтому я огляделась. Оказалось, что, казавшийся на первый взгляд наспех сколоченным, помост имеет давнюю и основательную историю, судя по всему. И дело было даже не в свежести досок, впитавших уже, как стало понятно при близком рассмотрении, не один литр крови, но и в самой конструкции. Площадка, на которой мы стояли с палачом, была широкой и предназначенной не только для пыток, но и для казней — чуть дальше находились два столба с красноречиво болтавшимися на них веревками, порядком уже затертыми и обтрепавшимися. Однако, ненадежными они точно не выглядели.

А вот справа от меня, в основании помоста, метрах в двадцати, вероятно, чтобы даже случайно ничего не долетело, располагалось возвышение. Деревянная лестница вела на своеобразный второй этаж, заботливо укрытый крышей и стенами. И вид находившихся на нем людей не оставлял сомнений — элита этого странного городка тоже здесь. Вся. В полном составе.

Градоправителя, как я его про себя обозвала, отличить оказалось не сложно — весьма внушительный мужчина в толстом меховом плаще (потел, наверное, жутко), с массивной цепью на груди с непонятным крупным круглым медальоном, с кольцами на толстых пальцах и неизменной широкой бородой, он тоже сейчас казался удивленным. Двух женщин рядом с ним я осмотрела мельком — в пестрых платьях и таких же меховых накидках, только поизящнее, да потоньше. А вот старик, стоявший сразу за стулом градоправителя, привлек куда больше внимания. В белой хламиде, высокий, сгорбившийся, со странной то ли палкой, то ли шестом в длинных тонких пальцах — от него веяло чем-то жутковатым. Знакомиться, даже во сне, с ним не хотелось ни разу. А вот он, напротив, смотрел на меня, не отрываясь. Настолько внимательно, что мне казалось, он «просвечивает» меня куда эффективнее аппарата для компьютерной томографии…

Однако, додумать эту мысль я не успела.

— Ну, что застыла? Иди сюда, так и быть, — продолжал откровенно куражиться палач, рассматривая меня маслянистым взглядом опухших глаз, выдающих злоупотребление горячительным накануне. Грязная рубаха и густая поросль русых волос на груди, выбивающихся в широком разрезе довершали отвратную картину, — сделаю одолжение, вижу, что не местная. Развлекись, красавица, разрешаю! Отблагодаришь потом!

О характере этой самой «благодарности» я догадалась сразу. И вкупе с теплом рукоятки кнута, которую мне прямо-таки впихнули в руки, это породило такую волну отвращения в груди, что меня с чувством передернуло.

Не думая о последствиях, я отшвырнула от