раритет, с ним, наверное, еще дед Мазай зайцев гонял) и помахал рукой в сторону, вопросительно на меня уставившись.

Хрен знает, что ему надо, но на всякий случай кивнул в ответ. Часовой радостно снял с плеча винтовку и вручил ее мне.

– Э-э-э… – опешил я. – Служивый? Я тебе что? Смена боевая? Что удумал, пестрокрыл раскосый?

Вьетнамец что-то добродушно лопотал, тыча на землянку в стороне, потом показывал, как загребает невидимыми палочками невидимую еду в открытый рот.

– А-а-а… Так ты пожрать хочешь? Хочешь, чтобы я тебя подменил?

Часовой словно понял меня, закивал. Да… Службу тут волокут, не напрягаясь уставами.

– Давай мухой, набивай брюхо, только не долго. Моя па-анимай? Жри быстрее, говорю, я тут всю ночь куковать не намерен. Ферштейн? У нас и так завтра марш-бросок дня на два как минимум.

Вьетнамец стал тыкать в винтовку, показывая, где у «мосинки» предохранитель.

– Да знаю я, как курок на боевой взвод ставить. Оттянуть и повернуть, – похлопал я пальцем по круглой головке.

Часовой радостно закивал и растворился в темноте. Я закинул трехлинейку за спину и заглянул в ближайшую яму. Чернота пахнула сыростью и помоями.

– Эй, гайз, хау дую ду? – склонился я над ямой.

Послышалась возня.

– Дую спик инглиш? – раздался в ответ несмелый голос.

– Дую, дую.

Я объяснил пленным, что убивать их никто не собирается (надеюсь, это так). Сам я репортер независимой газеты – благо они не знают, что не бывает таких в СССР, и готов передать их анкетные данные представителям Красного Креста.

Должна же где-то быть во Вьетнаме их организация. Ладно, с этим потом разберусь. Хотелось подарить этим молокососам надежду. Только бог знает, сколько мне придется еще убить их собратьев. Но лично я в плену был бы рад, если бы какой-нибудь, например солдат Джон, в прошлом фермер из Аризоны, подбодрил бы меня добрым словом и сказал бы, что сообщит обо мне в гуманитарную организацию. Я бы, конечно, не поверил, а эти поверят. И чем черт не шутит? Может, и вправду удастся напороться на Красный Крест…

Солдатики повскакивали и наперебой стали шепотом диктовать мне свои данные. Я вытащил из кармана трофейную записную книжку-малютку. Привычка таскать с собой блокнот осталась у меня с Чеченской, записывал туда трехсотых и двухсотых вражеских. Как счет в компьютерной игрушке. Молодой был, дурак… Хорошо, что выжил, а то бы и меня кто-то зарубкой на прикладе оформил.

Пленных звали незамысловато: Браун, Смит и Джонсон. Черканул имена и даты рождения, номера личных жетонов, которые они вызубрили наизусть. Один, правда, не мог долго его вспомнить. Но собравшись с мыслями, под шиканье товарищей и несколько раз хлопнув себя по лбу и обозвав дерьмом, выдал-таки заветные для него цифры.

Знали бы они, что цифры эти ни хрена не значат. Есть имя и дата рождения, это вполне достаточно. Но для пущей важности я переписал и циферки. Готово.

– Гудбай, Америка, – помахал я в черноту ямы. – Гуд лак вам, чертилы. Не ходите больше на войну. Не ваше это.

Те загудбаили в ответ: сенкью, мистер, сенкью!

Отошел от ямы, и вовремя. Из темноты вынырнул мой подменный. Морда сытая и довольная, будто не на ужин сходил, а на тайский массаж с продолжением. Все кивал мне, благодарил.

– Бди и не спи на посту. Ты не смотри, что парнишки квелые. Вылезут, вмиг прирежут. Нет опаснее зверя, чем загнанный в угол человек, – и вручил ему винтовку.

* * *

Утром встали с рассветом. Я чувствовал себя разбитым. Скитания по джунглям давали о себе знать. Отоспаться бы денька два, но такая роскошь будет, похоже, не скоро. А может, и никогда не будет. Тьфу-тьфу…

Иван совсем порозовел. Даже шутить начал и переглядываться с Лиен за завтраком. Ах ты паразит ловеласный. Хрен тебе, а не вьетнамка. И вообще, у тебя жена есть и дети, и моральный облик коммуниста никто пока не отменял! Я втиснулся на лавку между Лиен и Иваном, демонстративно поставив тарелку на бамбуковый стол перед собой.

Угощением в этот раз были скользкие длинные странные макароны. Похожие на спагетти, только короче и тоньше. На вкус напоминали рисовую лапшу или что-то подобное. Чунг, Лиен и ведьма ловко орудовали палочками. Мы с Иваном ловили «червячков» стругаными ложками. Их специально изготовил для нас местный мастер, который в прошлой жизни, похоже, был сапожником.

Лапша оказалась вкусной, но слишком острой. Острое я люблю, но мой холостяцкий гастрит никто не отменял.

К нам подошел «переводчик» – он оказался замом командира – и привел с собой отряд бравых бойцов. Не воины, а командос. Ростом мне чуть ли не по пуп, ножки кривенькие, ручки-ниточки.

– Япона-матрена. – Я повернулся к Ивану: – Они что, от своих полуросликов избавиться решили? Братство кольца, блин… На тебе боже, то, что нам негоже!

– Не кипятись, – похлопал меня по плечу Иван. – Ты не смотри, что они мелкие и синюшные, как курята. Мангусты тоже шибздики, а кобр давят. Мы в джунглях. Чем меньше размеры, тем мобильнее и быстрее боец. Вон, на Чунга нашего посмотри. Орел ведь!

– Да наш Чунг по сравнению с ними Кинг-Конг!

– Кто?

– Горилла, говорю!

– Горилла – это ты, вымахал, как баобаб.

– Ну знаешь, не для джунглей кровиночку растили… – парировал я.

– Так ты ж детдомовский?

– В детдоме и растили.

«Командос», хлопая глазами, слушали нашу дружескую перепалку, которую мы вели с серьезным и сердитым видом, будто собирались подраться.

Чунг поспешил им объяснить на своем, что, мол, милые бранятся, только тешатся, или что-то типа того.

На детских лицах бойцов сразу засверкали улыбки. Каждый из них вооружен допотопным «калашом» калибра 7,62, обвешан гранатами и запасными магазинами, как новогодняя елка – игрушками. Не хватало только звезды на макушке.

– Пора, – коротко бросил Иван. Он собрался идти налегке. Из оружия только бамбуковый костыль и ТТшник, который он каким-то чудом выцыганил у союзников. Добрый пистолет. В Союзе у правоохранителей его уже вытеснил ПМ. Хоть у последнего и кучность никакая и дальность меньше, но компактность и останавливающее действие за счет девятимиллиметровой пули-дуры сыграли решающую роль в переоснащении милиции.

Я взял свою, уже ставшую родной, «эмку», за спину закинул рюкзак с боеприпасами и провизией.

– Вань, мне бы переодеться. Ну что я американское на себе таскаю, – тихо произнес я. – Да и от «калаша» бы я не отказался. Все получше, чем «эмка».

– Не волнуйся, как к своим доберемся – я тебя переодену, переобую, накормлю и спать уложу.

– Все шутишь!

– Зуб даю. Ты мне жизнь спас – я