Трамвай идет не спеша. Он развез всех пассажиров и теперь возвращается домой.

Трамвай железный, но за многие годы службы и дружбы вагоновожатый поделился с ним своей любовью к людям и своим пониманием жизни. И трамвайное железо потеплело.

Сейчас в трамвае нет пассажиров. Минут десять назад они сошли на конечной остановке – в Соцгородке. Их было трое: мужчина средних лет, девушка и старая женщина.

Всю дорогу мужчина проспал. Трамвай покачивал спящего вожатого, а заодно убаюкал и пассажира. Внушительный пассажирский нос, торчащий из-за поднятого воротника, стал медленно опускаться. Он опускался до тех пор, пока подбородок не уперся в грудь. Мужчина ехал из гостей. Его большое расслабленное тело охотно подчинялось благоприятным обстоятельствам судьбы. Трамваю не пришлось долго раскачиваться, а колесам не пришлось долго петь свою колыбельную песню.

Напротив мужчины сидела девушка. Она бодрствовала и беспокойно поглядывала по сторонам: боялась проехать свою остановку. Она была приезжей и поэтому не знала, что на ее остановке кончались рельсы. Рядом с девушкой стоял большой коричневый чемодан. Он стоял послушно, как пес у ноги хозяина. Но девушка почему-то придерживала его рукой, словно боялась, что чемодан убежит. В другой руке она держала розовый билетик. Она держала его так бережно, как будто это был не трамвайный, а лотерейный билет и на него пал выигрыш.

На крайнем месте, около двери, ехала старая женщина в большом темном платке. Она не замечала ни пассажира, ехавшего из гостей, ни приезжей девушки с розовым билетиком в руке. Она была занята своими трудными, тревожными мыслями. Рот ее был крепко сжат, а у переносицы запали две глубокие складки. Белая прядь волос выбилась из-под платка.

Когда трамвай с трудом докатил до Соцгородка, пассажиры встали с мест. Первой вышла старая женщина. Она глазами поблагодарила трамвай и ушла. Она очень спешила.

Потом с подножки соскочила девушка с чемоданом.

– Спасибо! – крикнула она вагоновожатому и, не дождавшись ответа, пожала плечами.

Последним из вагона выбрался засидевшийся гость. Видимо, засиживаться было в его характере, потому что трамвай он тоже покинул очень нехотя. Пробуждение он воспринял как новый сон и теперь шел покачиваясь, с закрытыми глазами, как лунатик.

Трамвай знал, что ему делать. Он легонько ударил в медный звонок, который был спрятан где-то под полом, и, сделав круг, покатил обратно.

И вот теперь трамвай ползет по степи. Снег залепляет его фонари. И они превращаются в щелочки. Трамвай не видит рельсов. Зато колеса на ощупь находят под снегом свои стальные тропинки. Двоим спать нельзя. Кто-то один должен бодрствовать, кто-то должен нести трудную трамвайную службу.

Позвонить на всякий случай? Может быть, сигнал разбудит вагоновожатого. Нет, трамвайные звуки не нарушат его сна. Так под грохот пушек спят артиллеристы.

…Трамвай «дикий», и вагоновожатый тоже «дикий». Когда вы, два беспокойных старика, наконец уйдете на пенсию?…

Так думал диспетчер, уронив голову на стол, уставленный телефонами. Он мог бы преспокойно уснуть, но мысль о том, что в трамвайном парке во время его дежурства не хватает одного трамвая, нарушала его покой и не давала уснуть. И от этого диспетчер еще больше сердился на дерзкого «подкидыша».

…А «подкидыш» в это время полз по степи. Да, он мог бы давно уже быть дома. Мог бы, как и прочие трамваи, зажмурить огни и до утра включить тормоза. Но тогда три пассажира, которых он на свой страх и риск отвез в Соцгородок, ночевали бы вне дома. Особенно его тревожила старая женщина в шерстяном платке.

Когда до этого трамвай прибыл из последнего рейса на конечную остановку «Застава», все трое стояли на кольце и ждали его. Он хотел было проскочить мимо, но потом подумал, что вагоновожатый наверняка бы велел ему остановиться. И хотя колеса взяли хороший разгон, трамвай изо всех сил сжал их колодками, и они замерли на месте.

Все трое подошли к трамваю.

– Я с поезда, – заговорила девушка. – Понимаете, я не виновата, что поезд приходит так поздно.

Когда она говорила, то поднимала с земли большой коричневый чемодан, будто выставляла его свидетелем того, что она с поезда.

Прие́зжая девушка удивительно напомнила трамваю мойщицу трампарка Маришу. Это он у вагоновожатого научился всех пассажиров сравнивать со своими знакомыми. У того это здорово получалось.

Девушка, похожая на Маришу, говорила долго. А трамвай молча слушал ее. Потом она выговорилась и поставила кожаного свидетеля на снег. Тогда заговорил мужчина с поднятым воротником. Он был похож на бухгалтера Латунного. Трамвай сразу обратил на это внимание. Пассажир, когда говорил, размахивал руками, как Латунный.

– И что тебе стоит подвезти нас? Раз, два – и в дамках!

Трамвай рассудил так: загулявший «Латунный» мог заночевать в гостях, а «Мариша», прибывшая в город с ночным поездом, вполне могла провести ночь на вокзале. Она молодая. Ради этих двух не стоило ему выбиваться из сил.

Трамвай ждал, что скажет старая женщина. А она ни о чем не просила. Стояла молча, чуть отступив назад.

Трамваю очень захотелось, чтобы она заговорила. Старая женщина напомнила ему одну из многих матерей, каких они с вагоновожатым немало перевозили на своем веку и к которым относились особенно сердечно. В строгом лице, в грустных глубоких глазах было что-то материнское, жертвенное. Этой женщине наверняка больше, чем всем остальным, нужен был сейчас старенький трамвай по имени «подкидыш». И только скромная гордость не позволяла ей обратиться с просьбой к усталому трамваю. Она чувствовала, что трамваю за день здорово досталось, и ей было неловко за тех, кто так настойчиво просил его об одолжении.

И трамвай понял это. Если женщина скажет хоть одно слово, надо будет ехать. Ехать в