в любое время не помешает. Берите сахар, сушки. Или вы предпочитаете мёд? Я прикажу принести.

— Нет-нет, Федор Иванович, не беспокойтесь. Я пью чай вовсе без сахара. А вот заварки, с вашего позволения, налью побольше.

— Как пожелаете. Угощайтесь, пожалуйста. Вот, земляничное варенье. Вкус — бесподобный, а уж аромат и вовсе с ума свести может.

Такая опека была мне непонятна и начала напрягать, а потому, едва усевшись в кресле с кружкой чая в одной руке и горстью сушек в другой, задал вопрос в лоб:

— Дорогой мой Федор Иванович, с чего вдруг такое обхождение? Для чего все эти реверансы вокруг моей скромной персоны?

— Ну как же, Владимир Антонович, это с вашей помощью мне удалось прославиться. Пусть и в пределах нашего, не самого большого, городка, но это, все-таки, шаг вперед и, скажу вам, немалый. Понимаете, до вчерашнего вечера отец считал журналистику глупостью и делом совершенно недостойным. Правда, не мешал моим занятиям, считая, что я сам должен прийти к этому выводу. А чтобы простимулировать меня, полностью отменил выплаты на мое содержание. Он заявил, что мужчина обязан содержать и себя и, в будущем, свою семью. И если я действительно чего-то стою, то должен суметь прокормиться самостоятельно. Правда, он оставил мне в пользование этот флигель, древний дедовский мобиль и камердинера.

— Сурово, — заметил я, обмакивая сушку в земляничное варенье. — Но вполне справедливо. Если вы не сможете зарабатывать себе на жизнь выбранной профессией, стоит изменить источник заработка. А писание статей в газеты оставить в качестве хобби, этакой эмоциональной отдушины.

— Да, я уже и сам начал подумывать о чем-то подобном, поскольку до сих пор заработки мои были случайны и не слишком велики. Их с трудом хватало на прокорм и на приобретение фотографических принадлежностей. Но вчера…

Я уже догадался, к чему клонит Игнатьев-младший, но предпочел дать молодому человеку закончить свою мысль.

— Вчерашняя статья, она просто всколыхнула город. Редактор «Ведомостей» бегал по кабинету как…

— Как в афедрон укушенный, — подсказал я.

— Ну да, — засмеялся Игнатьев. — Еще бы: вчерашний тираж дважды допечатывали. И вот в результате у меня в руках постоянный контракт с газетой, и вполне приличное жалование. Плюс отдельные выплаты за попавший в номер снимок. И отец, надеюсь, переменит свое мнение. Кстати, за вчерашнюю публикацию мне выплатили неплохой гонорар. И половина его по праву ваша.

Журналист извлек из внутреннего кармана сюртука портмоне, вынул из него несколько хрустких новеньких ассигнаций и положил передо мной.

— Ну нет, я с вами не согласен. Максимум — четверть. Я лишь дал вам возможность проявить себя. А все остальное вы сделали сами.

— Половину, не меньше. Дело в том, что я написал еще одну статью, пересказав позавчерашнюю вашу речь в пансионе. Она уже взята в печать, и появится в сегодняшнем вечернем номере. Так что эти деньги, безусловно, ваши.

— Ну что ж, раз вы настаиваете…

Я взял красноватые бумажки, не считая, сложил их и сунул в карман.

— Тогда спасибо.

— Это вам спасибо, Владимир Антонович!

Журналист так и лучился радостью.

— Федор Иванович, вы обещали показать фотографии с тех самых гонок.

— Да, конечно, сию минуту. Только спущусь в лабораторию, она у меня в подвале.

Игнатьев скрылся в одной из дверей, а я достал из кармана деньги и пересчитал их: пятьдесят рублей. Однако! Неплохо живут господа журналисты. Правда, такие жирные статьи будут выдаваться не каждый день, но тут уж Федору Иванычу и карты в руки.

Журналист вернулся быстро и протянул мне конверт из плотной черной бумаги. Я вытряхнул содержимое себе на колени. Снимков было немного, всего три штуки. Но они не шли ни в какое сравнение с газетной фотографией. Эти карточки, хоть и были меньше по размеру, содержали большое количество мелких деталей, которые можно было разобрать даже без лупы.

Кадр, который я видел в «Ведомостях», ничего нового не принес. Да и был он сделан спереди от мобиля, так, что публику практически не было видно. А вот один из двух других оказался намного интереснее. В толпе зрителей, позади всех, я увидел очень знакомую физиономию. Клейст, собственной персоной! И выражение на его лице такое, злорадное. И правая рука у него прячется под сюртуком. Не револьвер ли в ней? Глушитель для наганов, как я помню, делали и в моем мире. И был он ну очень хорош. Так почему бы Клейсту не сделать себе глушитель? Доступ к мастерской у него неограниченный. Неужели он настолько ненавидит меня, что решил избавиться от конкурента? Хорошо, если это так. А если нет? Как узнать? А вообще, насколько Клейст хороший стрелок? Попасть из револьвера на большом расстоянии в быстро движущуюся цель небольшого размера задача очень непростая.

Я еще поразглядывал фотографии. Ничего нового они мне не дали кроме того факта, что гонщиком мой двойник был превосходным. Если бы он врезался в тот валун на полных пятидесяти милях, от машины бы только клочья полетели. А он, видимо, успел среагировать и затормозить и только потом потерял сознание. Надеюсь, он хорошо проживет остаток своей жизни. Кое-какие сбережения у меня имелись, на несколько лет ему хватит, если не жировать, а там адаптируется, найдет себе заработок. А нет — что ж, сам виноват.

Глава 7

Дедушкино наследство хранилось в бывшем каретном сарае, вплотную примыкавшем к флигелю. Хода из флигеля в сарай не было, так что пришлось делать круг по аккуратно отсыпанной гравием дорожке. По обе стороны дорожки, как, впрочем, и по сторонам всех остальных дорожек парка были высажены декоративные кусты, которые тщательно подстригались. В общем, насколько я мог видеть, парк и, думается, сам особняк содержались в исключительном порядке. И лишь обиталище молодого барина являлось безусловным средоточием хаоса.

В сарае-гараже было не лучше. Единственным островком порядка были собственно мобиль и пространство примерно на метр вокруг него. Все остальное было завалено хламом, среди которого виднелись какие-то механизмы, тележные колеса, куски дерева и бог весть что еще.

— Да-а, давненько тут приборки не было, — некультурно почесал я в затылке. — Вы уж извините, Федор Иванович, но в таком бедламе работать просто невозможно. Надо разобрать все это барахло и либо выбросить, либо сложить аккуратно, если найдется что годное и нужное.

— Так это, — от ворот послышался голос слуги, — тут со времен светлой памяти прадеда вашего, Федор Иванович, ничего не убирали. Как Ефим Пафнутьевич покойный енту железяку купили, так раскидали добро по углам, да так и оставили, лишь бы коляска