— Ты восхитительное создание, — отвечала яОлимпии, которая в продолжение этой странной речи была прекрасна, какбогиня, — с твоим умом и твоими талантами, какие я в тебе увидела, тыдалеко пойдешь; и тем не менее мне представляется, что тебе еще много надопостичь. Я допускаю, что ты принимаешь все извращения похоти, но не думаю, чтоты знакома — или хотя бы представляешь, что это такое, — с еебезграничными возможностями. Пусть я на несколько лет моложе тебя, но благодарястремительной карьере у меня было много случаев испытать это. Да, милаяОлимпия, тебе только предстоит узнать, куда могут завести преступления похоти;смею предположить, что ты еще не готова к ужасам, которые порой диктует намнаше воображение…

— Ты говоришь об ужасах! — прервала меня Боргезе,и щеки ее вспыхнули. — Хочу заметить, что я вовсе не невежда в этих делах,о которых ты рассуждаешь с такой важностью. Знай же, что я отравила своегопервого мужа, та же участь ожидает и второго.

— О, восхитительная, — проговорила я, привлекаяОлимпию к своей груди, — прости, что я усомнилась в твоей нетвердости, новот что я тебе скажу: преступление, которое ты совершила, и второе, котороепланируешь, — все это мотивированные поступки, в своем роде оправданные иуж во всяком случае необходимые, я же ожидаю от тебя злодеяний бескорыстных.Разве преступление само по себе не является достаточно сладостным, чтобысовершить его просто так, без всякой практической надобности? Разве надо иметькакое-нибудь оправдание, чтобы совершить его? Или какой-нибудь предлог? Разветерпкий привкус, который таится в злодействие сам по себе не способенвоспламенить наши страсти? Пойми меня, мой. ангел, я бы не хотела, чтобы насвете осталось хоть одно ощущение, которое ты не испытала; с твоим умом ты безтруда, но с чувством горечи, обнаружишь, что есть еще удовольствия, о которых тыничего не знала. Поверь мне, под солнцем не совершается ничего такого, что ещене совершалось, ничего такого, что не происходит каждый день, а самое главное —ничего, что противоречило бы законам Природы, которая ни за что не подтолкнетнас на злое дело, если не будет в нем заинтересована.

— Объясни свою мысль, Жюльетта, — сказала Олимпия,заметно уязвленная моими замечаниями.

— Непременно, — откликнулась я. — Ответь дляначала на такой вопрос: что ты чувствовала в душе, когда избавлялась от первогомужа?

— Жажду мести, отвращение, ненависть… нетерпение ипожирающее желание разорвать свои цепи, обрести свободу.

— А в том, то касается вожделения?

— Вожделения?

— Так ты его совсем не ощущала?

— Ну почему же… хотя я даже не помню…

— В следующий раз, совершая подобное злодейство, обратисамое пристальное внимание на все свои чувства. Сделай так, чтобы похоть сталаискрой для трутницы преступления, объедини обе эти страсти и результат поразиттебя.

— Да, Жюльетта, — прошептала княгиня, глядя наменя широко раскрытыми глазами, словно наэлектризованная моими словами, —я никогда об этом не думала… Я была ребенком, очень мало знала и еще меньшесовершила в своей жизни, только теперь я понимаю это.

Тогда я объяснила синьоре Боргезе, что может извлечьсвободно мыслящий дух из смеси жестокости и похоти и изложила ей все своитеории, с которыми вы отлично знакомы, друзья мои, и которые вы с таким успехомосуществляете на практике. Она тут же ухватила суть моих аргументов и дрожащимот волнения голосом стала заклинать меня не оставлять ее до тех пор, пока мывместе не совершим достаточно чудовищных и сладострастных поступков.

— Поверь, любовь моя, — возбуждалась она всесильнее, — тысячи мыслей, толпящихся в моей голове, подсказывают мне, какдолжно быть сладко лишить какое-нибудь существо из нашего окружения самогодорогого сокровища — жизни. Разорвать, уничтожить связи, соединяющие его с этиммиром, единственно для того лишь, чтобы испытать приятное, щекочущее ощущение,чтобы сделать оргазм еще сильнее… Да, да! Я представляю, как потрясает нервнуюсистему вид чужой боли, и больше не сомневаюсь, Жюльетта, что радость,вызванная этим сцеплением столь разнообразных явлении, когда-то увенчивалаэкстаз богов.

В этот самый момент небывалого волнения моей подругипоявились музыканты.

В комнату стайкой влетели десять юношей в возрасте отшестнадцати до двадцати лет; они были невозможно прекрасны и одеты в блестящиепрозрачные туники, задрапированные на греческий манер.

— Вот артисты, которые услаждали наш слухмузыкой, — указала на них блудница и приказала им приблизиться. —Поначалу я прошу тебя быть свидетельницей удовольствии, которые я получу отних, потом, если захочешь, то же самое сделаешь ты.

Между тем двое самых юных их этой неотразимой группы занялисвои места: один возле головы Олимпии, которая распростерлась на подушках,второй — рядом с ее промежностью. Остальные разделились на две части — четвероокружили первого юношу в изголовье княгини, четверо опустились на колени околотого, что расположился между ее ног. Каждый из этих двоих юношей массировалчлены четверых своих собратьев: сидевший в изголовье по очереди вставлялвозбужденные органы в рот Олимпии, которая сосала их, затем, в моментизвержения, вытаскивал и направлял брызжущую сперму на ее лицо. Тем временемвторой, также но очереди, вводил члены в ее влагалище и следил за тем, чтобыизлияние происходило на клитор; в результате этих маневров Олимпия очень скоропокрылась юношеской плотью. Блуждая в лабиринте восхитительного наслаждения,она не издавала ни слова — слышались только невнятные бормотания и редкие стоныэкстаза, а по всему ее телу волнами проходила мелкая дрожь. После того, как всевосемь членов сбросили свои заряды, оба мастурбатора положили княгиню междусобой, первый овладел ею спереди, во влагалище, подставив ее роскошный задсвоему партнеру, который нежно и умело раздвинул дрожащие полушария и началсодомировать ее; пока Олимпия наслаждалась таким образом, остальные члены,снова, один за другим, проникали в ее рот, она вновь сосала их, приводя в надлежащеесостояние, и неожиданно, словно сама не ожидала этого, забилась в конвульсиях ис громким стоном изверглась, как манада[12].

— Ну и как, — спросила она, поднявшись на ноги истоя передо мной, торжествующая, залитая спермой, — ты мною довольна?

— Это было прекрасно, — ответила я, в свою очередьопьяненная ласками, которыми осыпали меня пятеро служанок княгини в продолжениевсего спектакля. — Действительно, дорогая, это ты хорошо придумала, номожно было сделать еще лучше, что я и хочу продемонстрировать, если не возражаешь.

Я повернулась к девушкам и молча указала им на членымузыкантов, не подававших никаких признаков жизни. Когда служанки увеличилиразмеры всех десяти кусочков плоти, я ощупала их. Они были гибкими, горячими имоментально откликались на прикосновение. Два члена я поместила себе в вагину,третий — в анус, один взяла в рот, еще два зажала под мышками, один вставила вволосы, по одному массировала в каждой руке, а третий терся о мои глаза, но якатегорически запретила всякое извержение, объяснив это тем, что излить своюпохоть они могут только после того, как совершат десять перемещений, и каждыйпочтит присутствием все алтари, которые я им предлагаю. Доведенные до агониинеобыкновенно возбуждающими упражнениями, десятеро прекрасных юношей залилименя с головы до ног своей спермой, и синьора Боргезе, которую в это времяобхаживали служанки, признала, что мой метод произвел на нее огромноевпечатление.