потому что ему и в голову не приходило, что она имеет право знать, а она предпочитала подождать, пока о помолвке не станет известно всем и она не попросит кого-нибудь из старых друзей Джима навести справки, но, судя по тому, как он жил, в этом отношении у него все было в порядке. Он разъезжал на такси, с разумной частотой нанимал автомобили, проживал в одном из солидных домов на Ланкастер-парк, а также, конечно же, владел «Ивами» – домом у реки возле Строрли, тем самым, где погибла его жена. В конце концов, что может быть лучше, чем обладание двумя домами, думала мисс Энтуисл, хотя бы с этой стороны за Люси можно не беспокоиться. Два дома, детей нет – куда хуже, если б было наоборот. И в один прекрасный день, чувствуя даже нечто вроде надежд по поводу перспектив Люси, надежд, на которые она уповала, она снова отправилась на Чешем-стрит к приятельнице-вдове, и ни с того ни с сего спросила ее – надо сказать, вдова уже привыкла к непоследовательным вопросам своей подруги, а будучи женщиной мудрой, сама вопросов не задавала, – спросила: «Что может быть лучше, чем два дома?»

На что вдова, чья мудрость была хоть и зрелой, но вряд ли настроенной на то, чтобы успокаивать собеседника, снова дала краткий, но разочаровывающий ответ: «Один дом».

Позже, когда до свадьбы оставалось уже совсем ничего, мисс Энтуисл, почувствовав, что она более чем когда-либо нуждается в поддержке и успокоении, снова отправилась к вдове, на этот раз почти в отчаянии, мечтая получить от нее хоть словечко, которое восстановило бы ее дух, избавило бы ее от изматывающих сомнений. «В конце концов, – взмолилась она, – что может быть лучше преданного мужа?»

И вдова, пережившая трех мужей и прекрасно знавшая, о чем говорит, ответила со спокойствием того, кто отошел от активных дел и, пребывая на заслуженном отдыхе, имеет право выносить суждение: «Его отсутствие».

XI

Помолвка Уимисс-Энтуисл развивалась по всем помолвочным канонам: сначала полная секретность, затем секретность частичная, полуизвестность и сразу же следом – полная известность с неизбежно сопровождавшим ее ропотом. Ропот, одобрительный или неодобрительный, всегда в большей или меньше степени доносившийся до героев, на этот раз был неодобрительным единодушно. Друзья отца Люси протестовали против ее выбора. Атмосфера на Итон-террас была очень неспокойной, и Люси, как всегда прятавшаяся от всего неприятного в объятиях Уимисса, еще больше уверилась, что только там и может обрести покой.

В результате мисс Энтуисл осталась в одиночестве отражать протесты. А ей ничего и не оставалось, как встречать нападки лицом к лицу. У Джима было множество близких, преданных друзей, и каждый из них совершенно очевидно считал своей обязанностью заботиться о его дочери. Пара-другая из тех, кто помоложе и кто были скорее последователями, чем друзьями, и сами были в нее влюблены, и потому негодовали громче всех. Мисс Энтуисл оказалась в положении, которого она так стремилась избежать – ей пришлось объяснять и защищать Уимисса перед весьма скептически настроенной аудиторией. Образно говоря, она сражалась за него, а за спиной у нее не было ничего, кроме стены ее собственной гостиной.

Люси была ей не помощница, поскольку она хотя и расстраивалась, что тете пришлось волноваться из-за ее дел, однако чувствовала, что Эверард прав, говоря, что их дела никого в мире, кроме нее самой и его, не касаются. Она тоже негодовала, но ее негодование было вызвано тем, что друзья отца, которые, сколько она их помнила, всегда были благожелательными и добрыми, кроме того – очень интеллигентными и умными, вдруг все разом, ничего об Эверарде, кроме этой истории с несчастным случаем, не зная, ополчились против ее намерения выйти за него замуж. Такая явная несправедливость, такая готовность сразу же поверить в худшее, а не в лучшее, неприятно ее поразила. А как они об этом рассуждали! Бесконечные споры, доводы, казуистика – разговоры такие умные, что противостоять им невозможно, однако она была уверена, что если б сама была такая умная, как они, то непременно бы доказала, что они ошибаются. А эти их старания рассматривать все с самых разных сторон, хотя, как ни посмотри, говорил Эверард, у всего есть только одна сторона – правильная, и в этом она была с ним согласна. К чему это женщине? Женщине вовсе не нужны все эти рассуждения, толкования, тонкости. Все, что нужно женщине – она уже облекала свои мысли в слова Уимисса, – это ее мужчина. Уимисс процитировал: «Кто с доблестью дружен…» – и она, смеясь, дополнила: «…Тем довод не нужен»[6].

Конечно, можно сказать, что отцовские друзья желали ей только самого лучшего, но сколько неприятного это похвальное желание способно привнести в совершенно простую ситуацию! От всех этих неприятностей она неизменно пряталась в объятиях Уимисса. Здесь не было места спорам, бесконечным рассуждениям и лишающим воли колебаниям. Здесь была незатейливая любовь, простое чувство, которое испытывает ребенок в объятиях кого-то большого, надежного, безусловно любящего – для нее, рано потерявшей мать и не познавшей этого простого чувства, выросшей рядом с любящим ее, но суховатым отцом, прославившимся своим въедливым, острым умом, это было совершенно особое, восхитительное состояние, словно она вернулась в раннее детство.

Новость о помолвке не просочилась – она, словно бурный поток, прорвала плотину секретности. Она долго еще оставалась бы тайной, известной лишь им троим да служанкам – это были молодые женщины, хорошо знакомые с симптомами влюбленности и распознавшими их еще до того, как мисс Энтуисл что-то заподозрила, – если бы сам Уимисс не заявился в дом в неурочное время, вечером четверга. Рассказы Люси об этих вечерах и о посещавших их людях, о том, как добры они к ней и к тетушке, как жаждут помочь ей, естественно, полагая, что она совершенно одинока, а она была бы одинокой, если бы у нее не было ее дорогого Эверарда – при этих словах они снова обнялись, – сначала удивили его, затем разбудили его любопытство, и в конце концов заставили прийти и убедиться во всем самому.

Он не предупреждал Люси о своем визите, а просто явился. По вечерам в четверг он обычно играл в бридж в своем клубе, и в течение пяти таких вечеров, как он потом объяснял ей, играл одной рукой, а второй думал о ней: «Ну, ты понимаешь, что я имею в виду», – сказал он, и они засмеялись и обнялись, – пока его мозг сначала понемножку, а потом уже и целиком не