выдающихся, но таких критичных. Я очень жду, чтобы меня покинули мои критичность и смертоносность и чтобы от меня осталась только моя любящая часть. Почему люди так этого боятся? Им нравится их смертоносная часть! Они думают, что это их лучшая часть! Критика иногда оказывается связанной с убийством и победой. Посмотри на тех, кто побеждает: они же ходячие мертвецы. Часть, которая хочет одержать победу, формировалась эволюцией, а часть, желающая критиковать, – это наша важная функция, она от Бога. Они обе идут поперек любящей части, которая со временем всё уменьшается и уменьшается, по мере того как растут смертоносная и критикующая части. Этим двум частям сложно не вытеснять любящую часть. Значит, мне не стоит расстраиваться, если я не побеждаю? Нет, просто радуйся, что ты не ходячий мертвец. Про них когда-то показывали передачи, про людей, которые ходили по земле наполовину мертвые. Ведь такие существа правда есть! Такова жизнь: ты хочешь ощутить любящую часть, но часть, что стремится побеждать, цепляется за те части, что критикуют и убивают – не только других людей, но и тебя саму. Уверена, я могу держаться подальше от побеждающей и убивающей части. Но ты не сможешь держаться подальше от критикующей части, да и не должна. Ты относился ко мне с большой любовью, и я теперь помню только любящую часть тебя. Это правда, когда кто-то умирает, мы зачастую думаем только об их любящей части, но таким образом мы просто думаем о жизни, которая течет в растениях и деревьях; о любящей составляющей всего сущего. Эта наша часть – лучшее, что в нас есть, и поскольку она наименее индивидуальна, она порой проливается через нас своим прекрасным светом. Эту часть проще всего вспомнить, ведь она равна самой жизни, когда любимый тобой человек умер. Побеждающая часть равна смерти. Ты вспоминаешь только любящие части, то есть жизнь, чтобы вернуть меня к жизни. Когда ты вспоминаешь о критикующей и смертоносной частях, тебя уже не так печалит моя смерть. Ведь это была моя смерть при жизни. Нет ничего плохого в том, чтобы это помнить. Нет беды в том, чтобы припоминать те части моей жизни, которые были смертью. Но лучше и проще вспоминать те части, которые были жизнью, потому что, когда побеждающая и критикующая части умирают, любящая часть переходит во что-то иное, она где-то остается. Как красиво любовь освещает человека при жизни! Как любовь поистине озаряет нас! Да, и то, что озаряло людей прежде, теперь озаряет что-то еще. Когда ты вспоминаешь обо мне с любовью, через твои воспоминания сияет то, что озаряет всё на земле. Так почему бы тебе не сосредоточиться на воспоминаниях, которые делают тебя счастливой, на прекрасных воспоминаниях, которые вызывают к жизни свет, лившийся через меня, тот же самый свет, что льется через тебя? Мне грустно, что первая версия подходит к концу, но я не должна оплакивать всё сущее или искусство, которое больше некому будет понимать. Это ничего, его понимали, когда того требовала ситуация. И не забывай о птицах, которые заменят этих птиц, когда земля или Бог исправят черновик мира. И эти птицы будущего, возможно, будут похожи на наших птиц в настоящем, а может, и не будут, но они будут петь, и у них в гнездах на стенах будут висеть картины, какими бы большими или маленькими эти гнезда ни были; и кто сказал, что те картины не будут так же прекрасны, а может, еще прекраснее тех, что могут создать наши лучшие художники? И это будет волнующе новое, ситуативное искусство, рожденное ситуацией, в которой окажутся те птицы или птицеподобные существа. Мы всегда будем оказываться в какой-то ситуации. Да даже через миллион или полмиллиона лет – сложно разобраться в этих цифрах – по-прежнему будет складываться какая-то ситуация. Как бы мне хотелось вернуться и увидеть, каким будет искусство тех новых птиц! Но ты вернешься, ты всегда будешь здесь. Не надо думать, что после смерти ты отправляешься куда-то прочь от земли; нет, ты остаешься здесь вместе со всем остальным – остается та часть тебя, что любила, твоя самая важная часть. Часть тебя будет терпеливо оставаться здесь, пока земля меняет цвет, исчерпывает себя, вновь вдыхает новую жизнь и оживает. Часть тебя останется здесь всё это время, пока слизни творят свое слизняковое искусство, прекрасные крошечные спирали в грязи, и другие морские жители, и самые огромные звери, скользкие, с зелеными жабрами, сплошь покрытые чешуей, перьями и мехом. Даже водоплавающие существа будут двигаться по-своему, радикально новыми способами. И ты тоже всё это увидишь! Почему я застряла в искусстве прошлого? Потому что ты застряла в этой ситуации, думая, что она единственная. Будет вторая версия, и часть тебя, что любит, то есть лучшая часть тебя, самая вечная часть, будет в медведях, в ящерицах, в мамонтах и в птицах в той, следующей версии жизни. Тебе грустно, потому что искусство, которое есть любовь, исчезнет, но тебе только потому нужно искусство, что ты застряла в первой версии. Тебе грустно, потому что твоему отцу пришлось умереть, но в следующей версии тебе не будет грустно, потому что не будет отцов.

* * *

Затем Мира изнутри листа ощутила присутствие Энни: она шла с той женщиной, которая, возможно, была ее возлюбленной, и они вели доверительную беседу. Мира силилась расслышать, что они говорили, но они так и не подошли достаточно близко, чтобы она могла их слышать. Или, может быть, лист устроен удивительным и прекрасным образом, но не так, чтобы распознавать слова. Мира и ее отец продолжали говорить, пока она старалась расслышать слова Энни. Какие слова любви она научилась говорить за время, прошедшее с тех пор, как она училась в колледже? Мира ощущала силуэт их тени, очерченный на фоне озера. Когда их голоса стали звучать взволнованно, а потом снова понизились, внутри Миры что-то шевельнулось. Ее отец не мог этого почувствовать. Он не был знаком с Энни.

Мира знала, что однажды Энни уйдет с берега и больше никогда не вернется за Мирой. И что тогда Мире делать со своей любовью – с жаром, который она как листок могла едва ощутимо передавать, отдавать как теплое ничто в воздух? Но уже не могла вспомнить, способны ли люди ощутить его.

* * *

Как-то ночью, когда на безоблачном небе была видна одна только луна, Энни вернулась с той же женщиной. В волосах той женщины что-то красиво переливалось, и боль от этой красоты вызвала у Миры нежелание ее видеть.