– С кем? С этим Хиндурином? – спросил я собеседника.

– Нет же! С Фиддалом, моим младшим сыном. В этом году он также поступил в школу наместника.

«Так вот где собака порылась… Понятно. Куй железо, не отходя от кассы, – и расположением возможного будущего правителя Дорчариан заручиться, и дружбой с сынишкой. Дальновидно».

Вытащив щенка из-под мышки, я приблизил его мордашку к своему лицу. Щенок был весь белый, а глаза – красноватые.

«Ну точно – кролик. Альбинос, блин».

Щенок чихнул и лизнул меня в кончик носа.

– Вот и подружились, – удовлетворенно сказал торговец, хлопнув коня по шее. Отъезжая, он сказал: – Увидимся за ужином, Олтер.

– Спасибо, Буддал! – крикнул я ему в спину.

Не оборачиваясь и не прекращая движения, купец поднял руку и помахал мне.

Как только он удалился на достаточное расстояние, Барат прокомментировал:

– Ну и уродец! Надо этого ублюдка утопить, пока не поздно. У пайгалов…

Щенок тявкнул. Точнее, попытался тявкнуть. Вышел какой-то сип.

«Сообразительный собакен», – подумал я, прижимая Кайхура к груди.

– Нет, Барат. Это подарок. А подарки не топят.

Щенок завозился в моих объятиях на груди, мило зевнул во всю пасть и задремал. Мы тронулись. Я тоже пригрелся и вздремнул.

Тем временем мы преодолели широкий, но мелкий брод. В окружающем мире, казалось, ничего не изменилось – шумели все те же деревья, щебетали все те же птицы, все та же дорога расстилалась под колесами. И все это было так, но было верно и другое: мы ехали по иной земле, здесь звучал иной язык и действовали иные законы.

Не было ни постов, ни таможен, ни трактира, ни пограничного столба или межи – никакого знака, но все, включая малолетнего Олтера, знали, что, преодолев брод на Джуре, мы въехали на территорию Империи.

Остах

– Приветствую тебя, Голос Империи в землях Дорчариан! – на безупречном имперском произнес Остах, подъезжая к едущему поодаль от остальных Алиасу Фугу.

Скрываться под личиной горца не имело смысла. Уже не раз и не два имперец давал понять: он не верит в то, что Остах горец. Что ж, Остах был согласен с тем, что эту партию он проиграл, но игра-то продолжалась…

Теперь он делал свой первый ход в новой партии. Быть может, Гимтар с интересом продолжил бы прежнюю игру как ни в чем не бывало – его-то как раз не смущали условности, недомолвки, долгоиграющие интриги. Но Остах был не таков. И потому он выждал момент, когда имперец ехал на своем скакуне один, и обратился к нему.

Алиас посмотрел на него долгим взглядом – лошади перешли на шаг, двигаясь рядом – и коротко усмехнулся.

– Надоело притворяться, Остах? – спросил он.

– Так ты знаешь меня? – прозвучало вопросом на вопрос.

– Любишь прямые вопросы… – задумчиво, словно рассуждая сам с собой, произнес имперец, – и предполагаешь, что получишь прямые ответы…

«Да, Отец Глубин и все его рачьи дети тебе в задницу! Да! Прямые вопросы и прямые ответы».

Однако годы, проведенные с Эндиром, а потом – с Гимтаром, даром не прошли.

Он промолчал.

– Давай попробуем, – не дождавшись ответа, кивнул Алиас. – Я видел тебя дважды…

«Вот это память! Сукин сын, столько лет прошло!..»

– Дважды? Один раз я помню. Это было в столичном борделе, где мы столкнулись нос к носу. И это был самый дорогой бордель в самом дорогом городе Империи! Помню, я подумал тогда: откуда у курьера такие деньги?

– Я уже не был курьером, – без труда парировал Алиас. Вел он беседу легко и непринужденно, казалось, наслаждаясь общением. – И был там по делам главного. А вот на какие деньги забавлялись вы с Эндиром? В те годы он ведь жил на пансион, что выплачивала ему Империя, или я что-то путаю?

«Мы жили на деньги, которые могли вытащить из Империи любыми способами. Любыми!»

– Ты сказал, что мы встречались дважды, – ушел от ответа Остах. – И первый мы вспомнили. Какой же второй?

– Ты путаешь, – поправил его Алиас. – Мы вспомнили именно второй случай. А впервые мы встретились, когда ночью вы ввалились пьяными в виллу Векса и переполошили всех слуг. Выкинули в окно управляющего, который пытался вас утихомирить. Бедняга разодрал морду о розовый куст и сломал руку.

– Да быть того не может! – искренне воскликнул Остах. Такие подробности об увечьях управляющего, косоглазого Эта, мир его праху, он узнал впервые.

– А утром, – продолжал Алиас, – главный послал меня к Эндиру, дабы тот к полудню явился к нему. Перегар в комнате был такой, что я чуть не захмелел, – хмыкнул Алиас.

«Да, уж. Молодое вино – оно такое…» – Остах прекрасно помнил то утро, когда этот лопоухий бледный парень с испачканными чернилами ладонями зашел в их комнату…

Вилла Векса Кнея

Много лет назад

– А-а-а! Кто прилетел к нам! Муха! – захохотал Эндир. – И что ты принес нам на своих крылышках, Муха?

– Сиятельнейший Векс Кней велит тебе, Эндир, не позднее полудня явиться к нему, – уставившись в стену напротив, ломающимся баском строго произнес паренек.

– Сиятельнейший Векс велит мне? – продолжал веселиться Эндир. – Или старик сказал: «Пусть этот балбес придет к полудню, как проспится»?

Паренек покраснел. И оттопыренные уши покраснели тоже. Остах понял, что примерно так дело и обстояло.

Последнее слово тем не менее лопоухий постарался оставить за собой:

– Не позднее полудня! Запомни, Эндир.

Посыльный развернулся и двинулся прочь.

– Куда, Муха?! Принеси кувшин воды. Алиас, не дай погибнуть товарищу! Воды! – Вопли остались без ответа.

– Муха, смотрю, ненадолго засидится в писарях. Старик уже и мелкие поручения ему дает, – задумчиво констатировал Эндир.

– А почему Муха? – спросил Остах, растирая помятое со сна лицо.

– Моя вина, – дурашливо поклонился Эндир. – Когда я впервые прибыл в столь хорошо знакомый нам город Атриан и был столь юн, что даже не ведал, по какому назначению можно использовать некоторые члены своего тела…

Остах фыркнул и заржал. Эндир хочет пошутить. Ну-ну…

– …то первым, кого я увидел, едва миновал дворцовую ограду, был милый лопоухий мальчонка, что встречал меня у ворот. Когда сопровождающие меня взрослые, обрадованные окончанием длинной дороги и долгожданным прибытием, занялись животными и поклажей, сей юный отрок, подойдя ко мне, отозвал в сторону. Влекомый любопытством, я оказался в дивном саду. И там, под старой яблоней, усыпанной тяжелыми плодами, этот ребенок, этот первый имперский ребенок, кого я видел столь близко, спросил меня своим тоненьким голоском, доверительно склоняясь к моему уху…