— А ты спой мне песенку, как всегда…

— Люций, ты что угодно выклянчишь! Недаром папа говорит, что тебе ни в чем невозможно отказать.

— Но я же не о плохом прошу, а о твоей песенке!

— Хорошо.

Я ровно дышу, как дышу всегда, когда засыпаю. Я умею делать так, что даже ресницы на моих щеках кажутся крепко спящими. Мама смотрит на меня, целует и уходит. На своей щеке я чувствую ее слезу. Раньше мама никогда не плакала, пока мы жили в Городе-за-Светом. А теперь я часто вижу ее слезы. Особенно когда папы нет дома. Однажды папа даже накричал на маму. Я догадываюсь, почему это.

С нами нет Оливии.

Куда подевалась Оливия?

Ведь она моя старшая сестра!!!

Я вылезаю из кровати, приказываю Собаке не двигаться и бесшумно выскальзываю из комнаты. В коридоре уже включен ночной режим с программой звездного неба в проемах окон. Ночной режим обязательно поднимет тревогу, если я вздумаю разгуливать по дому в неположенное время, но я научился блокировать сенсоры, у меня это как-то само собой получается. Меня вообще легко слушается вся техника в доме, я все словно вижу до самой последней сути, и так же я вижу, что мама носит в себе огромное горе, а папа — огромный стыд, и это готово раздавить их.

Родительская спальня заперта снаружи. Значит, мама и папа, как и много вечеров подряд, сидят в гостиной: папа пьет какой-то коричневый напиток со льдом, а мама сидит в кресле, плачет и приканчивает один за другим сигаретные симуляторы.

— Возьми себя в руки, Руби, что толку от твоих слез? — мрачно цедит отец. — Или ты думаешь слезами вернуть нашу девочку?

— Ее можно было спасти! — мама кричит, и лицо ее становится страшным.

— Нет, — ревет отец, и он тоже страшней, чем выродки в комиксах. — Ты своими глазами видела, что Оливия была заражена этой тварью. Дюжиной этих тварей. Они уже впивались в ее мозг, сознание, организм! Все, что я мог, — выстрелить из плазмомета!

— Ты убил собственную дочь, как же ты живешь с этим?

— Я не живу, Руби. Разве это жизнь? Горстка человечества спряталась за силовой стеной, пока всю планету заселяют эти уроды, твари, или, как они просили себя именовать, инсектоиды! Они, мол, тоже разум! И раса, равная в правах! Уму непостижимо! Всех, кто был против, они просто сожрали, никакие плазмометы, никакие лазерные веера, никакие магнитные бомбы не помогли. Этот поселок, в котором мы живем, — иллюзия жизни, конвенция между нами и ими. До тех пор, пока они не проголодаются как следует…

Я не замечаю, как вхожу в гостиную. Краска на нагревшемся полу почему-то начинает пузыриться под ногами.

— Мама, Оливии больше нет?

— Люций?! — мама с ужасом смотрит на меня. — Ты должен быть в постели!

— Я требую ответа, я уже большой мальчик! — кричу я, а в окнах-экранах начинают полосами идти помехи. Настенный шкаф с посудой срывается и разлетается на кусочки.

— Люций, успокойся, прошу тебя, — мой отец упал на одно колено, одежда на нем дымилась. — Мы скажем тебе все, клянусь, но ты должен быть спокойным, как я тебя учил. Иначе ты просто убьешь нас. Прошу. Дыши. Раз. Два. Три. Тишина. Раз, два, три, тишина.

Я успокаиваюсь и чувствую, как воздух вокруг меня перестает быть горячим. Это все моя Генетическая Способность, как называет мама. Раз, два, три.

Родители смотрят на меня, и в их глазах великая скорбь.

— Люций, ты знаешь, что нашу планету Одинокой Розы атаковали существа, которые называют себя инсектоидами. Их было невообразимое количество. И едва они коснулись земли, как принялись все пожирать — все живое на планете. Люди сначала пытались их уничтожить, но это было малоэффективно — яды только порождали новых выродков, а выжигающее оружие разрушало саму планету. Тогда люди стали просить выродков — они назвали себя инсектоидами — о том, чтобы мирно сосуществовать. Инсектоиды согласились. Они построили для людей резервации, но все, что находилось за пределами Стены Света, они поглощали немедленно. Так погибла Оливия. Она вышла за Стену, она нарушила их закон. Мы видели, как они пожирали ее, и ничего не могли сделать, кроме как убить. Прости, Люций. Прости, что так долго лгали тебе, мы хотели уберечь тебя.

— Для чего? — слезы текут у меня по щекам, но я стараюсь быть спокойным. Чтобы от злости и скорби не испепелить все вокруг. Родители не виноваты. Собака не виновата.

— Люций, у тебя парадоксальные генетические способности. Их очень, очень много в тебе, поверь, мы даже не в силах предположить, какая способность проявит себя в той или иной ситуации. Поэтому мы бережем тебя — в надежде, что настанет время, и с помощью своих способностей ты очистишь планету от этой дряни.

— Я понял, мама, я могу приступать хоть сейчас.

— Люций, подожди…

— Чего ждать?

— Ты еще совсем маленький мальчик, а если тебе не хватит сил?

— Хватит.

— Люций, пожалуйста, побудь пока с нами. Подрасти. Поиграй со своей Собакой, разве ты можешь взять ее в гибельный бой против инсектоидов?

— Верно, — говорю я. — Тогда я иду спать. Простите, что… напортил тут.

— Я провожу тебя, Люций. — Я чувствую, как осторожно мама кладет руку мне на плечо.

Я снова ложусь в постель и засыпаю…

…И просыпаюсь, изнемогая от холода и боли в сведенных руках!

— Где я? — кричу я, вглядываясь во тьму с белыми полосами снега.

— Да полно вам, герцогиня, дурочку-то ломать, — слышу я знакомый противно-пискляво-скрипучий голос. — Все здесь вы, с тем же благородным обчеством, и никто пока не скачет вас, проклятую ведьму, освобождать. Что и правильно, я считаю, ведьмой меньше, премией от начальства больше.

— И большие премии в ваших паскудных ведомствах дают? — осведомляюсь я исключительно от скуки и бездействия.

— На приличную жизнь хватает-с, — улыбается мне и моим стражам Патриццио. Вот он в каком месте мутировал — жвалы под подбородком и хитиновый ворот-панцирь вместо шеи. Омерзительнейшее зрелище.

— Как же вы проводите вашу приличную жизнь? — вяло улыбаюсь я. — Все балы небось да маскарады…

— Не до развлечений нам, слугам закона. Я, как первым помощником госпожи Раджины стал, все законоведческие книги читаю, философские тоже.