– Автомобильный клуб? Чепуха, хотя повар там отменный. В автомобилях любой шофер разбирается куда лучше всех членов клуба, вместе взятых… Что? Ссора? Конечно, я там был, хоть и мало что понял. Были произнесены какие-то слова, после которых ваш сын взвился, как ужаленный. Я разобрал только слово «дуэль». Глупость несусветная, по моему мнению. Простите меня, но если бы ваш сын – или кто-то другой, неважно – просто надавал графу по физиономии за его выходку, этак, знаете ли, по-простонародному, тот бы сразу же присмирел. Когда человеку все сходит с рук, он наглеет.

– Скажите, месье, а какого вы вообще мнения о графе Ковалевском?

Фуре метнул на посетительницу хмурый взгляд.

– Вы действительно хотите это знать?

– Да. Вы производите впечатление чрезвычайно опытного человека, которого не проведешь.

Амалия произнесла ровно то, что думала, однако делец воспринял ее слова как попытку тонко польстить – и расплылся в обаятельной улыбке, совершенно неожиданной у человека такого склада.

– О! Ну, если вас интересует мое мнение, сударыня, то вот оно: вашей стране не миновать революции.

– Простите? – переспросила озадаченная Амалия.

– История, сударыня, история! Мы своим Ковалевским отрубили головы в 1789-м, а ваши до сих пор ведут себя так, словно им ничто не угрожает, да и угрожать не может. – Фуре вздохнул. – Вы спросили меня, что я думаю о графе. Лично я удивлен, что этот месье еще так долго пробегал. Он уже давно должен был получить свое.

– Граф был настолько неприятной личностью?

– Дело не в том, приятен человек или неприятен, а в его душевном содержании, – веско заявил финансист, наслаждаясь каждым словом.

Судя по всему, в обычной жизни мужчине нечасто доводилось поговорить на подобные темы, а когда к нему явилась баронесса Корф, он инстинктивно почувствовал, что может беседовать с ней о том, о чем не стал бы распространяться с другими.

– Важно, что у человека внутри, понимаете? Манеры, титулы – вздор, чепуха. А внутри у графа была большая гниль. Когда мужчина, посмеиваясь, рассказывает, как из-за него порывалась отравиться некая женщина, и все вокруг слушают с почтительным видом – это симптом. Он обыгрывает дурачка, которому явно нечем платить проигрыш, и когда тот порывается уйти, раз за разом возвращает его на место, не силой, заметьте, а разными замечаньицами, как бы снисходительными, да с ехидной улыбочкой – это еще один симптом. Если человек в холодный день открывает окно возле своего брата, у которого последняя стадия чахотки, и заботливо спрашивает, не дует ли ему, – это такой симптом, что дальше некуда. Можете мне поверить, я долго наблюдал за графом. Он принадлежал к породе людей, уверенных, что им все можно, потому что никто не осмеливался поставить их на место. И ведь нельзя сказать, что месье Ковалевский был как-то особенно жесток – нет, ничего подобного. Граф был всего лишь мелкий, гнусный пакостник, которому нравилось испытывать свою власть над людьми, и при этом мог очень умно рассуждать о свободе, подоходном налоге и о том, как прелестно танцует мадемуазель Павлова. В нем было что-то от маленькой собачки. Знаете, такое вроде милое существо, так и подмывает его погладить… И вот вы гладите, песик виляет хвостом, вы улыбаетесь, весь расчувствовавшись, и вдруг видите, что симпатяга норовит исподтишка тяпнуть вас за палец. Только вот граф не был маленькой собачкой и кусал порой больно.

– Я вижу, Ковалевский когда-то едва вас не провел, – уронила Амалия, глядя собеседнику в глаза.

– Что есть, то есть, вы правы, сударыня, – усмехнулся Фуре. – Если вы его не знали, он вам казался очень обаятельным человеком и поначалу производил весьма выгодное впечатление. Счастье мое, что я крайне недоверчив, и чем любезнее граф становился со мной, тем напряженнее я себя чувствовал в его присутствии. А когда он стал меня расспрашивать – разумеется, намеками, будто в виде шутки, – как бы ему пустить по миру одного бедолагу, подав ему мысль купить не те акции, окончательно решил, что от него лучше держаться подальше.

– Кто же такой этот бедолага? – поинтересовалась Амалия.

– У меня создалось впечатление, что его адвокат.

– Вряд ли. Насколько мне известно, Ковалевский с Урусовым дружили.

– Граф не мог ни с кем дружить, – покачал головой Фуре. – Как говорил мой покойный отец, у свиней не бывает друзей. Простите, сударыня…

– Скажите, дурачок, которому нечем было платить проигрыш, случаем не маркиз де Монкур?

– Он самый.

– А женщина, которая пыталась отравиться, когда граф ее бросил?

– Не знаю. Я услышал только часть истории и сразу же ушел.

– Вам известно что-нибудь о балерине Корнелли и госпоже Тумановой? В каких отношениях они были с графом Ковалевским?

– Понятия не имею. Хотите знать мое мнение, сударыня? – почти весело спросил Фуре. – Женщина, которая связывается с таким типом, немного стоит, поверьте мне!

– И последний вопрос, чтобы больше не отнимать у вас время. Кто, по-вашему, мог убить графа?

Фуре задумался.

– Вот тут, мадам, признаюсь честно, я в тупике. То есть я говорил вам, что граф уже давно мог получить по заслугам, и так далее, но, видите ли, это рассуждая логически. А опыт убедил меня, что на логику можно полагаться только наполовину, если речь идет о людях. Ведь они дьявольски изворотливы именно тогда, когда им надо уходить от, выражаясь языком романов, возмездия. В жизни возмездие всегда выглядит так: положим, вы пустили кого-то по миру, и тот человек повесился; но проходит десять лет, является некто и пускает по миру вас, причем сей «некто» не имеет никакого отношения к тому, кого вы погубили. Поэтому «Графа Монте-Кристо» будут читать всегда – в жизни подобного не бывает!

– Что ж, поверю вам на слово, – сказала Амалия, поднимаясь с места. – Хотя Дюма писал свой роман по мотивам реальной истории… Всего доброго, месье Фуре. Очень рада, что мне удалось побеседовать с вами.

И она отправилась к Георгию Ивановичу Урусову, поверенному графа, надеясь узнать несколько интересующих ее деталей.

Урусов был дома, но, как сообщил слуга, у него находился посетитель. Минут через пять слуга вернулся и сказал, что хозяин будет счастлив принять госпожу баронессу.

Поверенный графа оказался невысоким господином средних лет с ухоженной бородой. Его внешность можно было бы описать черту за чертой, что, впрочем, не избавило бы от необходимости признать в конце концов, что в ней не имелось ровным счетом ничего необыкновенного. Урусов чрезвычайно сердечно приветствовал Амалию (которую видел первый раз в жизни) и спросил, чем может быть ей полезен.

«Интересно, чем объясняется эта любезность? – подумала баронесса. – Уж не рассчитывает ли он записать меня в свои клиентки?» От нее ничто не укрылось – ни то, что квартира Урусова обставлена не слишком богато, ни аромат модных духов «Коррида», витавший в воздухе. Стало быть, до нее у адвоката был не посетитель, а посетительница, и чутье упорно нашептывало Амалии, что та приходила вовсе не по делу, требовавшему юридического вмешательства.