«Пора перемещаться дальше», – заключил Коля после пламенной Катиной речи.

Например, к девушке Оле. Лида собиралась вместе с ней в институт поступать, наверное, они дружили. А потом к Соне Орловой, с ней они точно дружили, и, возможно, сегодня девушка будет разговорчивей, чем во время их первой встречи в кабинете директора.

Девушки разговаривали охотно, и еще до Сокольников Коля успел переговорить с тремя из них. С остальными он изловчился побеседовать в парке. К концу дня он вымотался так, что работа в три смены на заводе показалась ему синекурой.

«И зачем я в уголовный розыск пошел?» – думал он, клюя носом под стук колес. Поезд убаюкивал, мягкое пружинистое сиденье ровно покачивалось. Устал сегодня лейтенант Алексеев. Надышался свежим воздухом, набегался в пятнашки. Смеялся так, как уже лет пять не смеялся, беззаботно и весело, катал девушек на лодке, пел под гитару, бегал с ребятами в мешках, участвовал в викторине, танцевал. А самое главное – говорил и слушал, а потом прятался за деревьями и павильонами, заметки делал в блокноте, чтобы ничего не перепутать, не забыть, кто из девушек что говорил и кто как относился к покойной. Вымотался ужасно и теперь только и мечтал о том, как бы прийти домой и завалиться в родную постель, даже ужина не надо.

Но воплотить мечту в жизнь Коле не удалось. Когда он, устало переставляя ноги и зевая во весь рот, поднялся на четвертый этаж по украшенной облупившимися вензелями и лепниной лестнице, из родной квартиры доносился приглушенный рокот скандала.

– Та-ак… – выдохнул Коля. Эх, убраться бы отсюда куда подальше, да некуда. И бабушку жалко. Интересно, из-за чего Тарас сегодня так разошелся.

– Убери отсюдова своих щенят, – гудел как иерихонская труба Тарас, весь красный, со сжатыми кулаками. – Пока не удавил, убери! У-у, сукины дити!

– Не смей, не смей на маму кричать! Не смей! – Напротив него стоял худенький, стриженный под ноль Ленька. Голос его, хриплый и тонкий, срывался, а по щекам текли злые бессильные слезы. Леньке было двенадцать, и он едва дотягивал Тарасу до подмышек. Рядом с Тарасом он выглядел, как Давид рядом с Голиафом. Мать его, тетя Маруся, пыталась оттащить Леньку от Тараса и спрятать за собой. Другой рукой она хватала выворачивающегося и рвущегося на помощь брату Сережку. Сережке было десять, и он как две капли воды походил на брата.

– Прекратите кричать на детей! – тихим отчаянным голосом говорила тетя Маруся. – Леня, марш в комнату! Сережа!

Тут же стояла, пугливо прижав ко рту полотенце, тетя Валя и огромными испуганными глазами смотрела на мужа. Тараса она ужасно боялась, чем вызывала осуждение всех соседок. Сестра Тараса Надежда висла на руках у брата и трещала скороговоркой:

– Да плюнь ты на них, Тараско, плюнь, чего с беспризорной голытьбой связываться, эти еще ночью подожгуть! Плюнь, пошли, я горилки налью, успокоишься. У мини еще сало не кочилось, что Гарпина прислала. Пошли. Валька, помоги мне, что ли! – взвизгивая, обращалась она к застывшей невестке.

Супругов Решетников видно не было.

В стороне стояла, сложив руки на груди, Клавдия и зло похохатывала.

– Ага, горилки ему! Поленом ему по башке, а не горилки! Чтоб он подавился твоей горилкой! Ты смотри, как, наглая морда, распоясался! – Но ни Тарас, ни Надежда, похоже, ее не слышали.

– Отстань, Надюха, – ревел Тарас, стараясь стряхнуть с себя сестру. – Пока их не научу старших уважать, я никуды отсюдова не двинусь! Ишь, щенки, распустились! Грубить мне будут! Воровское племя!

– Не смейте детей оскорблять! Я на вас в милицию напишу! – храбро расправив худенькие плечи, выступила вперед тетя Маруся, кое-как сумевшая заслонить спиной мальчишек. Тарас уже рвал на штанах ремень.

– Коленька! – радостно кинулась к Коле бабуля. – Коленька, уйми ты его, ирода! – заплакала бабушка. – Он же, нехристь, чуть ребенка не убил за свой керосин поганый. Хорошо, Клавдия из таза окатила! Марусю с детками пожалей, ты же власть! Ты же милиция!

– Ба, ты не волнуйся, – гладя бабушку по плечу, успокаивал Николай, размышляя, что ж ему делать и как унять Тараса. Не кулаком же в морду, в самом деле? Да и здоровый Тарас. Неизвестно еще, кто кому даст.

– Да ты что ж стоишь-то? – оторвалась от его руки бабушка и, грозно сводя седые пушистые брови, требовательно прикрикнула: – Ты чего стоишь? Я для чего тебя, лба здорового, растила? Ты милиция или кто? Долго он нас всех будет терроризировать, нехристь толстомордый? А ну-ка! – И бабушка подтолкнула Колю кулачком в бок.

Коля от неожиданности вылетел на середину кухни, как раз между враждующими сторонами.

– А ну, прекратить безобразие! – гаркнул он во всю силу молодых здоровых легких на манер их участкового дяди Вани, приземистого, ширококостного мужика, про таких еще говорят – косая сажень в плечах. И голос у дяди Вани был гулкий, раскатистый.

Тарас от неожиданности замер. Надежда захлопнула рот, а Клава с интересом уставилась на Николая.

– Гражданин Злагодух, официально предупреждаю как лицо уполномоченное: в случае пропажи в квартире у жильцов керосина, – тут Николай запнулся, не зная, как продолжить так хорошо начатую казенную фразу, покраснел, но потом взглянул на грозно хмурящуюся бабулю. Расправил плечи, вспомнил дядьку в метро и уроненную им старушку, почувствовал, как разгорается в его груди пламя, и, глядя в глаза криво усмехнувшемуся Тарасу, сказал гулким, грозным голосом: – Еще раз ты рот свой откроешь или руку на кого поднимешь, или чужое возьмешь, я тебя из Москвы вон выкину – в родную деревню на вечное поселение в двадцать четыре часа! Это я тебе как лицо уполномоченное заявляю. Если…

Договорить он не успел. Тарас резким движением сбросил с себя потерявшую бдительность Надежду и кинулся на Николая. Сработал инстинкт. Все-таки драться Коля в детстве любил и со шпаной водился, да и на подготовке в школе милиции кое-чему научили. Перехватив занесенную над ним руку, Коля ее резко крутанул, согнул огромного Тараса в бараний рог и под аплодисменты Клавдии продолжил:

– Теперь, Тарас, время твое закончилось. Будешь жить тихо, соблюдать правила, которые здесь до тебя люди установили. Всех уважать, со всеми здороваться. В ванную и туалет ходить в порядке очереди. Рассчитывать оплату за свет будет, как и раньше, Иван Сергеевич. А ты спорить с ним не будешь, а будешь платить тихо и вовремя. Сундук свой, чемоданы и ящики из общего коридора заберешь, а велосипед Ленькин там повесишь, кадушку с капустой из кухни забирай к себе в комнату, она воняет, а вот белье все будут вешать в ванной и в коридоре, как и раньше, у каждого своя веревка. Песни по вечерам, когда выпьешь, ты орать не будешь. И к женщинам со всякими гадостями и намеками приставать тоже не станешь. Жену свою бить не смей. Узнаю – врежу, – говорил спокойным голосом Николай, и чувствовалось, что за каждым его словом будет дело.

– Про жену не лезь, мое дело! – зло прошипел Тарас, пыхтя и пытаясь вырваться.

– Нет, Тарас. Не твое, а общественное. Так и в Уголовном кодексе записано. Хочешь с Уголовным кодексом познакомиться? – нажимая на руку так, что Тарас застонал, спросил Коля.