— Что ж…

Повисла долгая пауза. Его величество якобы размышлял. Затем благосклонно кивнул.

— Ваши мотивы понятны, сударыня. Более того — я принял их близко к сердцу. А потому — вот вам моё королевское слово: в случае, если вы с сыном осиротеете до его совершеннолетия — опекуном вашего семейства я назначу…

И добавил, глядя прямо в глаза прелестнице, чтобы ничего не упустить:

— Себя лично. Думается, это самый лучший вариант.

Кажется, дама едва не задохнулась.

Лишь выдержка и закалка, приобретённые в преодолении множества интриг, позволили прелестной авантюристке не отшатнуться. Король готов был поклясться, что правая ручка дамы дёрнулась не за платочком, утереть слёзы умиления и радости, а чтобы влепить ему полновесную затрещину. Хочется — да нельзя-с. Король, как-никак, хоть и с мужицкой мордой.

— О, благодарю, Ваше величество, — прошептала прелестница, собрав остатки воли в кулак. — Но… у вас столько забот, столько государственных дел… Почему не… Филипп?

А глаза так и метали синие молнии: «Почему не Филипп?..»

Король развёл руками.

— Потому что, насколько мне известно, к тому времени граф Филипп де Камилле будет обременён собственным семейством. Ведь в скором времени он женится. И, конечно, уже лет через несколько будет весьма озабочен судьбой и имуществом, сберегаемым для собственных наследников, куда уж заниматься чужими. А мне… как образцовому монарху, не впервой брать на себя заботу о подданных; одним больше, одним меньше… Смиритесь, сударыня.

И это «смиритесь» относилось вовсе не к возможной предстоящей опеке.

Просительнице оставалось лишь присесть в очередном реверансе и молча, словно не находя слов от переполнявшей её благодарности, покинуть кабинет.

Генрих устало опустился в кресло и потёр лицо ладонями.

— Вот теперь пусть бесится, сколько хочет.

С шорохом откинулась дубовая панель стенной обшивки. И в кабинет шагнул ещё один король… как могло бы показаться стороннему наблюдателю.

— Это она и есть? — только и спросил.

Даже голос был тот же, неотличимый.

— Она. Трижды вдовица, которой не терпится стать вдовой четырежды. Видал, до чего додумалась? — Король мотнул головой вслед убравшемуся прелестному созданию — Разъярена, как тысяча диких кошек, но политес соблюдает. Лишь бы себя не выдать…

— Думаешь, на этом успокоится?

— Да ты что, Мастер Жан? Этакие стервы, пока свой кусок не сожрут, перекусают всех вокруг… У нас есть ещё время, пока она будет собирать сведения о возможной сопернице. Не стерпела, ушла, даже имени невесты не спросила, теперь наверняка локти кусает, а время-то идёт… Вот что, кузен, поезжай-ка ты в Эстре. Побудешь пока инкогнито, хотя в случае необходимости можешь назваться и мною; последи там за нашей гостьей, обезопась, когда начнут вокруг неё вертеться люди графини. А наверняка начнут, рано или поздно та её вычислит. В Эстре Ирис Рыжекудрая проведёт не меньше месяца, потом пожалует сюда, к тому времени Филипп должен её очаровать, тут-то мы их и обвенчаем. За это время мои шпионы из Камю, разузнают, что творится в замке, и если впрямь выяснится, что со здоровьем у графа нелады не просто так — возьмём за горлышко эту сильфиду.

— Думаешь, травит мужа?

— Не исключено. Или травит, или втихую балуется магией, причём тёмной. Нужны доказательства, а их пока что недостаточно — ни для монастыря, ни для костра.

— Даже так?

— А ты, Мастер Жан, не покупайся на невинные глазки и дрожащие губки. Да что я тебе говорю, ты сам вместо меня от скольких таких отбивался, и до сих пор жив и даже не окольцован. А всё почему?

Жан Дюмон-Валуа, кузен короля и его тайный двойник, вздохнул:

— Потому, что в прошлом у нас у каждого своя…

— … сильфида, — завершили мужчины хором. И невесело усмехнулись.

Для Ирис первый в жизни шторм так и остался в памяти настоящей катастрофой, ужасающе грозным, и вместе с тем — прекрасным гневом стихии, под который лучше не попадать никогда в жизни, никогда! Казалось, страшное испытание изменило её тихое бытие раз и навсегда, и жизнь уже не станет прежней…

Поэтому она удивилась, и даже немного растерялась, когда с рассветом за ней, как бывало когда-то, чуть ли не тысячу лет назад, постучался Бомарше с приглашением на обычную утреннюю прогулку. Вернее, так только говорится, что постучался. На самом деле галльский дипломат сперва заглянул в каморку Али, растолкал спящего без задних ног Назарку, послал его разбудить «почтенную тётушку Мэг», а уже та, наконец, робко тронула за плечо свою «голубку», жалеючи, поскольку та, увлечённая беседой со спасённой женщиной, улеглась совсем недавно: каких-то два часа назад.

Ирис очень удивилась.

Жизнь-то, оказывается, продолжается! И точно так же поутру неспешно и величаво вставало солнце, и волны шевелились лениво и нехотя, словно не бесились каких-то два дня назад… Всё так же надувались паруса, хоть и прореженные, но дивно подкрашенные рассветом; где-то на своём мостике рулевой впивался взглядом то в горизонт, то в компас; хлопали крыльями альбатросы…

Вот только стало заметно прохладнее. И палуба выглядела изрядно потрёпанной.

Выкрашенные перед самым отплытием, надстройки зияли счищенными, словно наждаком, залысинами, с белёсыми пятнами въевшейся соли. Кое-где в палубных ограждениях — фальшбортах — зияли прорехи. А ещё, по рассказам Бомарше, ветер порядком потрепал снасти, оказались доверху залиты водой цепные ящики … Но всё это потихоньку латалось, менялось, приводилось в надлежащий вид, и к моменту прибытия в гавань галеас намеревался сиять, как новенький. Из-за потери скорости при нехватке парусов вспомнили, наконец, о галерниках, и теперь по обоим бортам синхронно вздымались и опускались в воду четыре десятка вёсел, за каждым из которых сидело по три каторжника.

Заложив руки за спину, Бомарше довольно прошёлся по расчищенному кусочку палубы.

— Судя по приметам, хорошая погода установилась надолго. Одно плохо: несколько дней мы, конечно, потеряли. Если бы не Пойраз…

Ирис вздрогнула.

— … Ты, наверное, знаешь: так моряки кличут здешний злой ветер. Говорю, если бы не он, мы уже входили бы в Марсельский порт и ждали таможенников. А теперь нас порядком снесло назад. Смотри, мимо этого островка мы проплывали как раз перед самым штормом! Что ж; как говаривают у нас на Востоке — будем считать, что это «Кисмет», судьба… Кому-то там, на небесах, угодно было помотать нас по морю, дабы высадить во Франкии именно в предназначенный провидению день, а не тогда, когда нам будет угодно. Кстати, Ирис-ханум…

Сняв плащ с меховым подбоем, накинул его на плечи девушки.

— Привыкай, начинает холодать. Не хватало тебе, южному цветочку, простудиться перед торжественной встречей с герцогом Эстрейским… Да, хотел спросить: тебе не тесновато в каюте? Капитан беспокоится: ты же его почётная гостья, а вынуждена страдать в тесноте. Для него это просто позор. Поэтому мы договорились, что я отдаю госпоже де Клематис с сыном свою каюту, а сам подселюсь к помощнику Джафара-паши. Ничего. Несколько дней как-нибудь потерпим друг друга.