— Вот! — подвела черту Вещая Птица, гордо потрясая хохолком.

— Но кто?.. Кто-то же сделал это, — чей-то писклявый голосок наконец осмелился задать вопрос, волновавший всех.

— Ах, я и сама хотела бы знать, кто, — взмахнула крыльями Людмила, и золотой зуб на её груди закачался, словно маятник. — Но эта… туша, она же буквально затиранила вас всех! Ну кто рискнёт выступить в одиночку против огромного кровожадного чудовища! Она ведёт себя… возмутительно!

Плачет, жуёт… Подмывает устои… Если хотите знать моё мнение, животным такого размера вообще не место в приличном Лесу!

— А как же медведь? — удивился тот же любознательный голосок.

— Ну, это же совсем другое дело! — воскликнула Людмила. — Коровы — не медведи, а медведи — это вам не коровы. Если бы медведи были коровами, то и коровы стали бы медведями… И тогда медвежьи коровы, а вернее, коровьи медведи…

От этой медвежье-коровьей карусели головы у всех пошли кругом, и лесные жители уже сами плохо понимали, с чем соглашаются и о чём спорят. А Людмила всё говорила, говорила и говорила и в конце концов даже те звери, которые, по их собственным словам, «ничего против Икки не имели», начали задумываться, а нет ли в словах пророчицы правды.

— Икка, да… — пробормотал кто-то в толпе, — и Берёзовый Слон…

— Какой Слон?! — насторожилась Людмила.

Несколько голосов, перебивая и дополняя друг друга, охотно поведали ей историю долгого ожидания.

— Вот видите! — всплеснула крыльями Вещая Птица, — сама громадина и ещё Слона приведёт! Вдвоём они от нашего Леса ничего не оставят, всё вытопчут!

— Да нет… — засомневался кто-то в толпе. — Слон — он не такой… Он хороший…

— Наука доказала, никаких Берёзовых Слонов не существует, — немедленно заткнула оппонента[5]Людмила, — защитим любимый Лес от вытаптывания!

— Вы уж, голубушка, выберите что-то одно, — заметил дед Ёж, — если Берёзового Слона не существует, то к чему от него защищаться? — Но его, как обычно, никто не услышал.

Раззадоренная Людмилой толпа зверей и птиц разошлась до полной невменяемости:

— Долой Берёзового Слона! — кричали одни.

— Коровам и Слонам не место в Лесу! — вторили им другие.

— Корова, не стой на пути прогресса!

— Наука доказала!

— Прочь! Прочь!

А над всем этим безумием торжествующе кружила Людмила и хриплым голосом провозглашала:

— Вы правы, друзья мои! Ах, как вы пр-рравы! Никто не заметил, когда на поляне появилась Икка, несколько мгновений она непонимающе таращилась на беснующуюся толпу, но услышав очередное: «Долой Берёзового Слона!», опрометью бросилась прочь.

После обеда, когда жители Нечаянного Леса на разные лады обсуждали загадочные листки, ставни дома с круглыми окнами были ещё закрыты. Его обитатели приходили в себя после ночного путешествия. Мышь спала чутко и тревожно и видела ужасные сны. Ей снилось, что она превратилась в огромный оранжевый апельсин и катится по Лесу с жалобами и причитаниями:

— Посмотри на меня! — плакался апельсин своему другу Птаху, — я была такая несчастная оттого, что не умею летать, а теперь мне только и остаётся, что кататься и валяться… Да и то всякий норовит пнуть… И всё-таки я довольна!.. Почти…

— И чем же ты так довольна? — спрашивал Птах.

— Да вот, катаюсь и думаю — а ведь могло быть ещё хуже…

— Ну… — неожиданно низким голосом сказал Птах, — ну и ну-у-у…

Мышь так и не узнала, что же он хотел ей возразить, потому что в этот самый миг зазвонил колоколец у входной двери и недопроснувшаяся кроха кубарем скатилась с кровати.

— Ух, — выдохнула она, шлёпнувшись на холодный пол, — и кого это к нам принесло? В такую рань…

По правде говоря, солнце стояло уже в зените, но приёмная дочка Верёвочного Зайца полагала, что существо, которое всю ночь бегало по лесу и швырялось тяжеленными пестиками, может не вставать с постели до самого ужина. Судя по тихому сопению, доносившемуся из-за стены, Заяц целиком и полностью разделял подобную точку зрения.

— Му! — требовательно повторила нежданная посетительница, и Мышь, зевая и путаясь в ночной рубашке, необъятной, как парус, побрела открывать дверь.

— Ну а вы что думаете? — безо всяких предисловий грозно и жалобно вопросила Икка, размахивая каким-то грязным и помятым листком.

Ночная Мышь собиралась открыть дверь и вежливо сказать романтической корове:

— Здравствуй Икка, как мы рады тебя видеть! — но Иккины слова сбили её с толку, и она выпалила совершенно другое:

— Мы не думаем, мы спим. Ты вечером приходи, тогда мы с Зайцем, наверное, что-нибудь надумаем.

— Понятно, — зловещим трагическим шёпотом сказала романтическая корова и швырнула грязную бумажку под ноги Ночной Мыши, — вы тоже… вы с ними… вы заодно. — Икка бросила последний — укоряющий — взгляд на домик с круглыми окнами и потрусила прочь тихо, но внятно бормоча:

— Что ж, я никогда никому… Стало быть, не судьба… Прощайте… Вы меня больше не увидите… Никогда, — твёрдо добавила она, обернувшись. — Никогда. — Глаза у Печальной Икки были сухие.

Мышь наблюдала этот странный манёвр с крыльца и озадаченно качала головой. Такая сцена была несколько чересчур… Даже для романтической коровы. Что-то здесь не так. Но крохе до смерти хотелось спать, и у неё не было ни сил, ни желания раздумывать над непонятной выходкой Икки, поэтому она вернулась в свою спаленку и нырнула под тёплое клетчатое одеяло — оно ещё не успело остыть. Засыпая, Мышь вспомнила оброненную коровой бумажку:

«Надо будет её убрать, — зевая, подумала Ночная непоседа. — Обязательно уберу… Вот прямо сейчас встану и уберу…»

Мышь поджала лапки и перевернулась на другой бок — теперь ей снилось, что в огромный оранжевый апельсин превратилась романтическая корова. Икка медленно катилась по Лесу, вопрошая друзей и знакомых:

— Ну, и как же я теперь буду плакать?.. Окончательно и бесповоротно Ночная Мышь проснулась только часа через два. А проснувшись, немедленно вспомнила странные речи Печальной Икки и обещание, что они никогда её больше не увидят. Нельзя сказать, чтобы кроху сильно напугала эта угроза.

«Интересно, Иккино „никогда“, это сколько? — подумала Мышь. — Если я обещаю Зайцу, что никогда не буду тайком пробовать варенье из банок в кладовке, это значит „не раньше обеда“, если я даю обещание утром, и „до самого вечера“, если я обещаюсь сразу после обеда. Но всё-таки я не Икка, а Икка — не я, — продолжала рассуждать маленькая мыслительница. — Иккино „никогда“ должно быть ого-го каким большим… Может быть, мы её целую неделю не увидим…»