— Так завершилось последнее путешествие Дивного Дика… — закончил Заяц дрожащим голосом, и Мышь разревелась в три ручья. Весь день она ходила с красными глазами, всхлипывая и сморкаясь в огромный клетчатый платок, а за ужином наотрез отказалась от сладкого.

На другой день Верёвочный мечтатель попытался занять безрадостную кроху рисованием. Для начала он сам взялся за карандаши, чтобы нарисовать лошадку. (Ему, как и многим взрослым, казалось, что нарисованная лошадка — это именно то, что нужно несчастной детской душе). Но существо, которое он, в конце концов, изобразил на листке бумаги, оказалось таким страшилищем, что горе-художник сам испугался и быстренько разорвал рисунок. Мышь задумчиво смотрела на то, как он рвёт несчастную бумажку в мелкие клочки, но ничего не сказала.

Тогда Заяц решил нарисовать что-нибудь совсем простое и безобидное — например, букетик полевых цветов. Но цветочки у него вышли все как один увядшие и поникшие, а букет выглядел так, словно его долго и безуспешно жевала Печальная Икка. Кроха с вялым интересом наблюдала за его художествами, прихлёбывая чай и гоняя мух. Было совершенно ясно — радоваться она не собирается. Ни за что и никогда.

Лишь поздним вечером выбившийся из сил Заяц нашёл в себе решимость признаться: от его усилий нет никакого проку. А значит, остаётся лишь одно, Последнее Средство. Только оно может воскресить захандрившую кроху. При одной мысли об этом Зайцу становилось не по себе, а по спине ползли противные холодные мурашки. Но что не сделаешь для любимой Мыши?.. Надо — стало быть, надо.

— По-моему, кому-то пора отправляться спать, — заявил он самым бодрым голосом, чтобы скрыть своё нешуточное беспокойство, — а ну, марш в постель.

Мышь безропотно отправилась к себе в комнату. Ни словечка не возразила, бедняжка, ни разу не топнула лапой. У Зайца дрогнуло сердце, когда он увидел её поникшую фигурку в огромной, как парус, ночной рубашке на пороге детской.

— Спокойной ночи, Заяц, — уныло и послушно сказала она.

— Спокойной ночи, — ответил длинноухий мечтатель, стараясь, чтобы голос его звучал «как всегда».

Самая тяжёлая и мучительная битва на свете — это борьба с собственными сомнениями и страхами.

Прошло полтора часа, как Заяц принял решение идти, но он всё ещё не мог заставить себя тронуться в путь. Только когда настенные часы приготовились отбивать полночь, Верёвочный мечтатель наконец решился.

Убедившись, что кроха сладко посапывает в своей кроватке, Заяц стал тщательно и неторопливо собираться в долгий ночной поход через лес. Лапы у него при этом слегка дрожали. Он достал из кладовки старенький фонарь и вставил в него новую свечу, сунул в карман моток крепкой верёвки, повесил на шею компас и, оглядев себя в зеркальном стекле серванта, решил, что совершенно готов к предстоящему переходу. Вот только идти ему не хотелось…

Отступившие было страхи набросились на длинноухого с новой силой. Заяц не боялся ни шторма, ни урагана, но (и у старых моряков бывают свои слабости) он до смерти страшился ночного леса. На один миг Верёвочный Заяц даже задумался малодушно, а не отложить ли поход… Ну хотя бы до завтра — авось ночь выдастся не такая тёмная… Но тут же застыдился подобных мыслей.

«Стареешь, длинноухий, сам знаешь, ни одна ночь не бывает достаточно хороша для похода через Нечаянный Лес… — укорил себя бравый моряк, застёгивая оранжевую жилетку и подальше убирая любимую трубочку. — Если со мной что-то случится, норушка присмотрит за девочкой», — подбодрил он себя, и шагнул за порог в самую темень — точно в чернильницу нырнул.

Тут же скрипнула дверь, ведущая в комнату Ночной Мыши, и малютка выглянула в столовую. Никого. Негодованию её не было границ.

— Ну вот, я так и знала… — гневно шептала Мышь, стаскивая с себя ночную рубашку и ища верёвочку, чтобы подпоясать спадающие штанишки. — Я так и знала, что этим всё кончится! Его нельзя оставлять без присмотра! Стоило мне только на минуточку прилечь, стоило мне только на секундочку задремать… И вот результат! Куда, ну куда его понесло на ночь глядя?! — поинтересовалась она у своего отражения в круглом окне, натягивая жёлтую шляпу как можно глубже на уши. — Разве в его возрасте можно ночью гулять по Лесу одному?! — возмущалась кроха.

Она засунула за пояс тяжеленный пестик для растирания пряностей и теперь чувствовала себя гораздо уверенней. Оконное отражение молчало. Ему, отражению, было все равно.

Мышь приоткрыла дверь и, зажмурившись (чтобы было не так страшно), выскочила на крыльцо, а там, открыв глаза, с удивлением обнаружила, что прекрасно ориентируется во мраке. Видела она всего ничего — не дальше кончика собственного носа, но при этом отчётливо представляла, где впереди начинается кустарник и в какую сторону нужно идти, чтобы уткнуться, в конце концов, прямо в бизань-мачту. На миг рукокрылая непоседа замерла, наслаждаясь новым и непривычным «ночным чувством», но тут где-то вдалеке мелькнул огонёк фонаря, который нёс Верёвочный Заяц, и Мышь, ни о чём больше не думая, устремилась за ним.

Ох, и натерпелись же оба наших путешественника страху в эту ненастную ночь! Ветер шумел в кустах, словно неосторожный хищник. Гнилушки светились из темноты жадными зелёными глазами неведомых тварей. И даже старые, хорошо знакомые пни, точно сговорившись, напоминали о всяких кошмарах — мыслимых и немыслимых. Но вздыхая, а временами и замирая от ужаса, Заяц всё-таки пробирался вперёд и только вперёд, а Мышь следовала за ним. Ей было легче, чем Зайцу, кроха так боялась потерять из виду фонарик, что просто не успевала испугаться чего-то ещё.

Короткими перебежками Заяц и его подопечная миновали край молодого березняка и вышли к Бобровому ручью. Отсюда было рукой подать до дерева, где поселилась птица с голубым хохолком. Сегодня ночью в дупле «мистера Смита» было весело и шумно. Там играла громкая музыка, и раздавался оживлённый птичий щебет. Вещая Птица Людмила устроила вечеринку. Поэтому все деревья на её пригорке были иллюминированы маленькими электрическими лампочками-свечками, похожими на те, что бывают в новогодних гирляндах.

«Смеются…» — с тоской подумала Мышь, замирая на брёвнышке посреди ручья. Ей же было совсем не до смеха, прямо за бобровой плотинкой начиналась «самая чаща», куда приёмная дочка Верёвочного Зайца и днём-то никогда не наведывалась, не то что ночью. Но отступать было уже поздно. Да кроха и не умела отступать. Она вздохнула ещё раз, спрыгнула на берег и нырнула в чащу, вслед за бегущим впереди огоньком.

Здесь, в сердцевине Нечаянного Леса на каждом шагу попадались поваленные стволы деревьев. Перебираясь через них, Мышь совсем выбилась из сил, да и Зайцу приходилось несладко. Иногда ему начинало казаться, что он заблудился, но компас утверждал, что это не так, а Верёвочный романтик, как всякий моряк, доверял компасу.

В конце концов, каким-то чудом они всё-таки вышли к укромной поляне, притаившейся глубоко в чаще. Посередине поляны росло Дерево. Именно так, Дерево — с большой буквы. На него, право слово, стоило посмотреть. Это было, пожалуй, самое огромное и самое древнее дерево в Нечаянном Лесу. Его толстые корни уходили, вероятно, к центру земли, а ветви вздымались, словно тысяча рук, одновременно протянутых к небу. В середине дерева чернело Дупло, ещё более тёмное и зловещее, чем ночной мрак.