Всего этого Мышь и Заяц предвидеть, разумеется, не могли, и потому они бежали по ночному Лесу так быстро, как только позволяли их усталые натруженные лапы, и остановились только у Бобрового ручья. Музыка в доме Вещей Людмилы продолжала играть как ни в чём не бывало.

— Всё равно я тебя люблю… — сказала Ночная Мышь, прижимая к груди свою драгоценную шляпу, и добавила, подумав, — а пестика жалко…

— Угу… — только и смог вымолвить старый моряк, переводя дыхание, и они отправились на поиски переправы.

Да, чего уж там, беспокойная выдалась ночка, а на смену ей спешил не менее суматошный день. Впрочем, начало его было самое обыкновенное и даже скучное — в шесть часов утра в спальне у мышки-норушки привычно и жалобно зазвенел будильник. Ровно полчаса спустя, поправив на голове котелок и поцеловав на прощанье жену, господин Мауз покинул норку и отправился на работу.

(Просто поразительно, как некоторые звери умудряются безо всяких усилий повторять одни и те же действия изо дня в день — и ни разу не ошибиться? Господин Мауз каждое утро, не глядя, целовал жену и надевал на голову маленькую круглую шляпу. А ведь что ему стоило, хоть разок, забывшись, поцеловать по ошибке котелок и усадить госпожу Мауз себе на макушку? Но он ни разу, представьте себе, ни разу в жизни, не перепутал жену с котелком! Ну разве это не удивительно?!)

У строгого главы весёлого мышиного семейства была одна-единственная слабость. (Больше ему, с таким количеством детей, было не по карману). Господин Мауз любил читать объявления. Он мог часами стоять около дерева, обклеенного разнокалиберными листочками, добросовестно изучая всевозможные деловые предложения: «продаётся…», «куплю…» и даже «отдам в хорошие руки жука-короеда». Гм… Да…

Однако при всём том он никогда и никуда не опаздывал. Правда, чтобы попасть на работу вовремя, господину Маузу приходилось выходить из дому гораздо раньше прочих деловых зверей. Случалось, он уходил ещё затемно и неторопливо брёл от одного объявления к другому в то время, как большая часть обитателей Нечаянного Леса ещё только чистила зубы и садилась завтракать.

Вот и сегодня, едва выйдя из норки, господин Мауз заметил на соседском заборе свеженький белый листок и тотчас поспешил к нему, резво помахивая маленькой тросточкой.

Но увы — это было не объявление…

«Или всё-таки объявление…» — чем дальше, тем больше недоумевал он, вчитываясь в крупные неряшливые буквы, которые нехотя складывались в загадочные слова:

КОРОВЫ, ПРОЧЬ ИЗ НАШЕГО ЛЕСА!

Ни адреса для ответа, ни даже подписи на листке не было.

«Очень странно», — подумал господин Мауз и прочитал удивительное объявление ещё раз. Он был неторопливым и очень обстоятельным джентльменом[3]и не стеснялся признаться, когда что-то не понимал. Например, как сейчас. Лишь перечитав надпись на листке в третий раз, он, наконец, понял, что имел в виду автор загадочного послания, и его серые усы возмущённо встопорщились.

— Ну, и чего вы об этом скажете, сосед? — раздался у него за спиной скрипучий голос.

Это был господин Пацюк — рыхлый, медлительный и ленивый любитель порыться в чужих кладовках. Его неряшливое жилище находилось неподалеку от опрятной норки мышиного семейства.

— Безобразие! — гневно отчеканил господин Мауз.

— Вот-вот, и я о том же говорю, — оживился сосед, — ходють тут всякие, звенят…

— Вот что я об этом думаю, — господин Мауз решительно сорвал листок с забора и разорвал его.

— Да, именно так я и думаю, — подтвердил он, с отвращением глядя на белые клочки бумаги, и откланявшись оторопевшему Пацюку, поспешил прочь.

— А всё-таки в этом есть толк, — укоризненно заметил ему вслед толстяк, лениво почёсывая грязно-серое брюшко. — Понаехало тут всяких… А через них порядочной крысе и жизни нет. Вот возьмите, к примеру, меня…

Но господин Мауз не обернулся и не выразил ни малейшего желания взять с собою господина Пацюка даже в качестве примера, и тот остался стоять около забора, вздыхая и ворча:

— Мычат, опять же, не по-нашенски… И звенят…

К полудню Нечаянный Лес напоминал потревоженный муравейник, который разворошили палкой — все бегали, суетились, спорили до хрипоты, и никто ничего не понимал. Объявление, сорванное господином Маузом, оказалось не единственным. Белые бумажные листки такого же или сходного содержания были развешаны по всей середине леса — от Дальней Поляны и до Ореховой Лощины, причём встречались порой в самых неожиданных местах. Один такой листок был аккуратно прикреплён к старому сапогу, венчавшему огромную кучу мусора рядом с барсучьим домом, а другой висел на коряжке, одиноко торчащей посреди болотца, где прочесть его могла бы разве что пара лягушек.

Звери и птицы толпились около странных объявлений, всплёскивали лапами и крыльями, негодующе и одобряюще махали хвостами и приговаривали на разные лады:

— Ну и ну…

Наверное, единственным живым существом, до поры до времени не замечавшим всей этой суеты, была сама романтическая корова. Как мы уже упоминали, она была чрезвычайно, исключительно близорука, а кроме того (в отличие от господина Мауза) совершенно не интересовалась объявлениями.

Икка бродила своими излюбленными тропами — беспечная и рассеянная как всегда, а остальные обитатели леса перемигивались и перешёптывались у неё за спиной и замолкали, когда она оказывалась рядом. Романтическая корова ничего не замечала.

Зато Вещая Птица не скрывала ликования. Чтобы успеть рассказать всем и каждому о своём отношении к Икке, она даже отменила приём.

— Ну, что я вам говорила?! — вещала (а вернее, верещала) Людмила. — Не я одна, а все лучшие звери нашего леса страдают от наглой бесцеремонности этой… туши.

— Первый раз слышу, чтобы лучшие звери действовали впотьмах и тайком, точно мелкие ночные воришки, — проворчал дедушка Ёж, но его, как обычно, никто не услышал…

— Уж не ты ли сама всё это затеяла? — спросил он, повышая голос. — Раньше-то у нас эдакого не водилось…

— Нет-нет-нет, — что есть силы замахала крыльями пророчица. — Я не имею к этим посланиям ни малейшего отношения. У меня алиби[4]. Да, да — алиби, — с удовольствием повторила она загадочное иностранное слово, давая слушателям возможность его оценить.

— Как известно, вчера я устраивала вечеринку. Давала приём, так сказать. Для близких друзей, как водится. Мы веселились до рассвета. Все мои гости могут подтвердить — я была дома. Правда?

— Правда, правда! — преданно закивали Галя и Валя.