Я забил себе голову до отказа, насколько смог вытерпеть, и запер это в мозгу, подальше от чужих глаз, оставил в покое. Решил, что смогу прислать за этим хозяйством грузовик попозже.

А в Деревне, похоже, все было в порядке. Жизнь несложная. Народ искал возможностей прорваться, некоторые их отыскивали и исчезали. Другие так и не находили. Мой шанс был на подходе, но пока не обозначился.

Лен Чандлер, музыкант с классическим образованием из Огайо, играл со мной в одной программе в «Газовом фонаре», и мы с ним подружились. Обычно вместе тусовались либо в картежной комнате между отделениями, либо, иногда, – в кафетерии «Метро» возле 6-й авеню. Лен был образован и серьезно относился к жизни, даже вместе с женой пытался создать в центре города школу для неимущих детей. Его темой были актуальные песни, а вдохновение он черпал в газетах. Обычно он писал новые слова на старые мелодии, но иногда сочинял и свои.

Одной из самых его колоритных была песня про халатного водителя школьного автобуса в Колорадо, который слетел с утеса прямо на своем автобусе, полном детишек. Мелодия там была оригинальная и мне так понравилась, что я написал на нее свой текст. Лен, судя по всему, не возражал. Мы пили кофе и просматривали ежедневные газеты, оставленные на стойке, – нет ли в них материала для песен. После газет в Публичке эти казались какими-то нищенскими и тупыми.

В новостях была Франция – они взорвали в Сахаре атомную бомбу. Французов после ста лет колониального владычества выпер из Северного Вьетнама Хо Ши Мин. Хо насмотрелся на французов. Они превратили Ханой в «усеянный борделями Париж Востока». Хо их выпнул и теперь будет получать припасы из Болгарии и Чехословакии. Французы грабили страну много лет. Пресса сообщала, что Ханой – город неопрятный и безрадостный, люди одеваются в бесформенные китайские тужурки и женщин невозможно отличить от мужчин: все ездят на велосипедах и трижды в день публично занимаются гимнастикой. Судя по газетам, место и впрямь зловещее. Наверное, вьетнамцам нужно вправить мозги – допустим, отправить туда американцев.

Как бы то ни было, Франция вступила в ядерный век, и теперь повсюду вспыхивали движения за запрет бомбы – французской, американской, русской и прочих, но у подобных движений находились свои очернители. Солидные психиатры утверждали: некоторые из тех, кто заявлял, что они так против ядерных испытаний, на самом деле – мирские сектанты судного дня; то есть, если бомбу запретят, у них пропадет столь уютное ощущение близкого конца света. Мы с Леном просто глазам своим не верили. Появлялись статьи о современнейших фобиях, все с причудливыми латинскими названиями: страх цветов, страх темноты, высоты, мостов, змей, страх старости, страх облаков. Пугало что угодно. Я больше всего, например, боялся, что у меня расстроится гитара. В новостях выступали и женщины – бросали вызов статус-кво. Некоторые жаловались, что им навязывают равные права: дескать, они их заслужили. А когда получали эти права, их обвиняли в том, что они слишком похожи на мужчин. Некоторые женщины хотели называться «женщинами» по достижении двадцати одного года. Некоторые продавщицы, вне зависимости от возраста, не хотели называться «продавщицами». И в церквях тряслись устои. Некоторые белые священники не хотели носить титул «их преподобия», им хотелось зваться просто «преподобными».

Семантика и ярлыки сводили с ума. Изнутри история человека выглядела так: если ему хочется преуспеть, он должен стать заскорузлым индивидуалистом, а уже после этого нужно подстраиваться. После этого можно сливаться с массой. Переход от матерого индивидуалиста к конформисту запросто совершался во мгновение ока.

Нам с Леном это казалось идиотизмом. Реальность не так проста, и у всякого есть на нее виды. В Деревне шла пьеса Жана Жене «Балкон» – в ней мир представал гигантским бардаком, где вселенной правит хаос, где человек одинок и заброшен в бессмысленном космосе. Очень точная и сильная пьеса, а из того, что я понимал о Гражданской войне, следовало, что написать ее могли и сто лет назад. Песни, которые я буду сочинять, тоже станут такими. Не будут кланяться современным идеям. Я еще не начал писать песни сплошным потоком, как это будет потом, но так их сочинял Лен, и все вокруг выглядело абсурдом: похоже, за работу взялось чье-то полоумное сознание. Даже фотографии Джеки Кеннеди, проходящей в двери-вертушки отеля «Карлайл» с магазинными пакетами, набитыми одеждой, выглядели тревожно. Поблизости в «Билтморе» собирался Кубинский революционный совет. Кубинское правительство в изгнании. Недавно они провели пресс-конференцию, сказали, что им нужны противотанковые и безоткатные ружья, а также эксперты-подрывники, а все это стоит денег. Получив достаточно пожертвований, Кубу они вернут – старую добрую Кубу, землю плантаций, сахарного тростника, риса, табака. Патрициев. Римскую республику. На спортивных страницах «Нью-Йоркские Рейнджеры» разгромили «Чикагских Ястребов» со счетом 2:1, и оба гола забил Вик Хэдфилд. Наш высокий техасский вице-президент Линдон Джонсон тоже был тот еще тип. У него сдвинулись мозги, и он разозлился на Секретную службу США – велел им перестать его опекать, следить за ним, держать его под колпаком. Джонсон хватает парней за лацканы и раздает подзатыльники, чтобы дошло наверняка. Мне он напоминал Текса Риттера – казался таким же простым и земным. А потом, когда стал президентом, в обращении к американскому народу употребил фразу «Мы преодолеем». Песня «Мы преодолеем»[72] была духовным гимном, маршем движения за гражданские права. Много лет она была боевым кличем угнетенных. Джонсон же интерпретировал эту идею к собственной выгоде, а не вырвал ее с корнем. Не такой уж он был посконный, каким казался. Похоже, господствующим мифом тех дней было представление, что любой может сделать что угодно, даже слетать на Луну. Делай что хочешь – в рекламе и газетных статьях, не обращай внимания на свою ограниченность, бросай ей вызов. Если ты человек нерешительный, можешь стать вождем и носить кожаные штаны на лямках. Если домохозяйка – можешь стать блистательной девчонкой в очках с фальшивыми брильянтами. Ты тугодум? Не волнуйся, станешь интеллектуальным гением. Старик – помолодеешь. Возможно все что угодно. Будто развязана война против самого себя. И мир искусства менялся – становился с ног на голову. Увеча распознаваемую реальность, на сцену ринулись абстрактная живопись и атональная музыка. Сам Гойя сгинул бы в морях, попытайся он оседлать новую волну живописи. Мы же с Леном смотрели на все это и видели, чего оно стоит – и ни цента больше.

В новостях постоянно всплывал один парень по имени Кэрил Чессман, печально известный насильник, которого называли «Бандитом с Красным Фонарем». Он сидел в камере смертников в Калифорнии после того, как его судили и признали виновным в изнасилованиях молодых женщин. Он подходил к делу творчески – цеплял на крышу своей машины красную мигалку, подвозил девушек к обочине, приказывал вылезать, заводил в леса, грабил их и насиловал. В камере смертников он сидел уже довольно давно, подавал одну апелляцию за другой, но последняя была уже окончательной, и ему грозила газовая камера. Чессман стал знаменитостью, к нему прониклись многие светила. Норман Мейлер, Рэй Брэдбери, Олдос Хаксли, Роберт Фрост и даже Элеанор Рузвельт призывали его помиловать. Группа противников смертной казни обратилась к Лену с просьбой написать о Чессмане песню.