Далее царь продолжал относиться к Наталье Николаевне с заботой и вниманием. А меж тем настала пора, когда с ней готовы были разделить свою судьбу и блестящий дипломат Н. А. Столыпин, и штабс-капитан лейб-гвардии конной артиллерии князь A. С. Голицын, и секретарь неаполитанского посольства в Петербурге Гриффео, и иные не менее достойные люди, имена которых не дошли до нас. А воздыхателям без серьезных намерений, как и прежде, не было числа!

Но судьбу свою Наталья Николаевна связала с 44-летним холо-стым генералом Петром Петровичем Ланским, с которым познакомилась в начале 1844 года. Главным отличием Ланского от прочих претендентов на руку Натальи Николаевны было то, что он искренне полюбил не только ее, но и ее детей, а это для матери было важнее всего. Сватовство, а потом и женитьба очень помогли карьере Ланского. Он исполнял обязанности командира лейб-гвардии Конного полка, шефом которого был Николай. Узнав о намечающейся свадьбе, император вызвался быть посаженным отцом. Однако Наталья Николаевна уклонилась от этого, настояв, чтобы свадьба была самой скромной и присутствовали бы на ней одни родственники. 18 июля 1844 года в Стрельне, в окрестностях Петергофа, где стоял полк Ланского, состоялось венчание. Николай прислал новобрачной в подарок бриллиантовый фермуар (нарядную застежку на ожерелье), велев при этом передать, что от будущего кумовства не дозволит так отделаться. И в самом деле, когда у них родилась старшая дочь Александра, государь лично приехал в Стрельню для ее крестин.

Женитьба Ланского на Пушкиной, конечно же, не остались незамеченными в свете. М. А. Корф 28 мая 1844 года записал в своем дневнике: «После семи лет вдовства вдова Пушкина выходит за генерала Ланского… В свете тоже спрашивают: „Что вы скажете об этом браке?“, но совсем в другом смысле: ни у Пушкиной, ни у Ланского нет ничего, и свет дивится только этому союзу голода с жаждой. Пушкина принадлежит к числу тех привилегированных молодых женщин, которых государь удостаивает иногда своим посещением. Недель шесть тому назад он тоже был у нее, и вследствие этого визита или просто случайно, только Ланской вслед за этим назначен командиром Конногвардейского полка, что по крайней мере временно обеспечивает их существование, потому что, кроме квартиры, дров, экипажа и прочего, полк, как все говорят, дает тысяч до тридцати годового дохода».

Впоследствии, навещая полк, Николай непременно приходил в дом Ланских. Когда же в полку праздновалось 20-летие его шефства (незадолго до смерти Николая), Ланской попросил разрешения поднести императору памятный альбом. «Государь дал свое согласие, выразив при этом желание, чтобы во главе альбома был портрет Натальи Николаевны Ланской как жены командира полка. Желание его было исполнено. Портрет Натальи Николаевны был нарисован известным в то время художником Гау. (Тем самым, который написал большинство портретов для Военной галереи Зимнего дворца, а также портрет Натальи Николаевны в альбом императрице в 1843 году. – В. Б.) С тех пор этот альбом хранится в Зимнем дворце».

Портреты, сделанные Гау в альбом императрицы и в памятный альбом Конного полка, были не единственными изображениями Натальи Николаевны, хранившимися в царской семье. Было и еще одно ее изображение, спрятанное от посторонних глаз императором, нежно и платонически любившим ее до конца своих дней. В. В. Вересаев записал со слов профессора В. А. Городцова, много лет проработавшего в Московском государственном историческом музее и при том присутствовавшего, что «лет двадцать назад, по-видимому, в самом начале XX века, в музей пришел какой-то немолодой человек и предложил приобрести у него золотые закрытые мужские часы с вензелем Николая I. Запросил этот человек за часы две тысячи рублей. На вопрос, почему он так дорого их ценит, когда такие часы с вензелем императора не редкость, принесший ‹…› сказал, что часы эти особенные. Он открыл заднюю крышку: на внутренней стороне второй крышки была миниатюра – портрет Наталии Николаевны Пушкиной. По словам этого человека, дед его служил камердинером при Николае Павловиче. Часы эти постоянно находились на письменном столе, дед знал их секрет, и когда Николай I умер, взял эти часы, „чтобы не было неловкости в семье“. Часы почему-то не были приобретены в Исторический музей. И так и ушел этот человек с часами, и имя его осталось неизвестным».

Цесаревич Александр и ссыльные декабристы

В те дни, когда Петербург, потрясенный внезапной смертью великого поэта, прощался с ним, цесаревичу Александру шел девятнадцатый год, и он готовился совершить два важных и нелегких для него дела: сдать выпускные экзамены и потом отправиться в большое путешествие по России. Минувшее в 1834 году шестнадцатилетие, когда он был признан совершеннолетним, не освободило Александра от учебных занятий и не стало поводом для их прекращения, как это было принято в отношении принцев на Западе. Изменился лишь уровень преподавания – оно стало напоминать сочетание университета с военной академией. По-прежнему вели свои курсы Сперанский и Жуковский, академики П. А. Плетнев и К. И. Арсеньев.

Болгарский академик В. Николаев (лучший знаток биографии Александра II) считает, что «фактически Александр получил блестящее образование, которое в полном смысле слова было равноценно подготовке к докторской степени в лучших западных университетах». Особенно интенсивной была военная подготовка и сильно увеличилась нагрузка по языкам, которые Александр любил и прекрасно усваивал. Лучше прочих языков знал он польский, великолепно владел французским, немецким и английским, удивляя потом степенью совершенства и поляков, и немцев, и французов, и англичан.

Весной 1837 года вместе с Паткулем и Вильегорским (юношами-аристократами, учившимися вместе с ним) – он сдал выпускные экзамены, заняв среди способных сверстников твердое первое место. А 2 мая уже отправился в первое большое путешествие по родной стране, которую ему предстояло если и не узнать, то хотя бы увидеть, чтобы представлять, чем и кем предстоит управлять, когда наступит его время.

Путешествие цесаревича проходило весьма стремительно и походило на возвращение победителя-триумфатора с полей победоносных сражений: всюду гремели пушки и звонили колокола. Сопровождавший его В. А. Жуковский писал, что эта поездка напоминала чтение книги, в которой августейший путешественник читает лишь оглавление. «После, – писал Жуковский, – он начнет читать каждую главу особенно. Эта книга – Россия». Останавливались они чаще всего в больших городах, и маршрут был таков: Новгород, Вышний Волочек, Тверь, Углич, Рыбинск, Ярославль, Ростов Великий, Переяславль-Залесский, Юрьев-Польской, Суздаль, Шуя, Иваново, Кострома. Города следовали почти беспрерывной чередой. Почти каждый день перед цесаревичем появлялся новый город с неизменными балами и фейерверками, депутациями, речами, приемами и тостами. Разнообразие вносили только переходы с парохода на сушу, в экипажи, а затем снова – из экипажей на пароход. От Ярославля кружным путем Александр поехал со свитой до Костромы, а оттуда направился через леса и деревни в Вятку, где в его честь должна была открыться богатая промышленная выставка. Одним из ее устроителей был А. И. Герцен, сосланный в Вятку за «вольнодумство и распевание пасквильных песен, порочащих царствующую фамилию». Здесь вольнодумец и пасквилянт был принят на службу в губернское правление, а когда цесаревич прибыл в Вятку, был приставлен к нему гидом. Герцену было 25 лет, Александру – 19, и случилось так, что молодые люди с первого же взгляда понравились друг другу. Герцен откровенно рассказал цесаревичу о преследованиях жандармов, об университетской колонии и о декабристах, сосланных в Сибирь. Эта встреча произвела на Александра сильное впечатление и заставила задуматься о многом.