Синие декабрьские сумерки как нельзя лучше настраивали на задумчивый лад. Фонарщики уже готовились зажечь фонари, а я шагала по улице, сунув руки в рукава полушубка.

Сладости, подобные любви…

А какая она — любовь?

Барышня Клерхен убеждена, что любовь белого цвета. Непременно белого. Мне вспомнилась белая птичка, севшая мне на плечо в день приезда короля. Странная птица… Похожа на воробья, пожалуй. Только разве бывают белые воробьи?

Старенький хранитель библиотеки придирчиво рассмотрел меня, подсвечивая фонарем, принял плату и выписал пропуск.

— Ваше время — два часа, барышня Цауберин, — сказал он строго. — Потом вам придется покинуть библиотеку, мы закрываемся.

— Конечно, господин Шнитке, — заверила я его, но как только старик отвернулся, насадила пропуск на железный гвоздь вбитый в столешницу.

Я уже не раз поступала так — и всегда очень удачно. Память у старика была не очень, и он проверял пропуски и записи в своей книге, убеждался, что посетительница ушла, а я получала возможность сидеть в библиотеке до утра.

Прихватив свечу из свечного ящика, я отправилась прямиком в главный зал, где хранилось мое сокровище.

Библиотека была огромной, но даже несколько рядов полок не могли вместить все книги. Поэтому вдоль стен были установлены дополнительные стеллажи, и под самым потолком проходили балкончики, забраться на которые можно было лишь по приставной лестнице.

Я подтащила лестницу к самому углу зала, забралась на балкон, придерживая юбку и стараясь не смотреть вниз (потому что голова от высоты кружилась), зажгла свечу и достала «Книгу о кухне».

Свеча сгорела больше, чем наполовину, когда я перевернула следующую страницу и потянулась, разминая затекшие от долгого стояния мышцы. В библиотеке было едва натоплено, но я сняла шапку, чтобы удобнее было читать. Потерев озябшие уши ладонями, я приготовилась изучать рецепт о печенье, сделанном из замороженного теста на пивном сусле, когда чье-то горячее дыхание опалило мою щеку, и приглушенный мужской голос произнес:

— С каких это пор кондитерши стали понимать латынь?

Я взвизгнула от неожиданности, уронила книгу и толкнула локтем подсвечник, оборачиваясь.

Свеча упала и погасла, но даже в свете напольного светильника у входа я разглядела, кто стоял рядом со мной на балкончике — его величество король Иоганнес, собственной персоной.

Моим первым порывом было бежать, и я попыталась это сделать, бросившись к лестнице, но король оказался проворнее меня — он пинком отшвырнул лестницу, и она свалилась на пол, отрезав мне путь к отступлению.

Я замерла, вцепившись в перила и с ужасом глядя вниз.

— Вы… вы что же это наделали? — спросила я дрожащим голосом. — Вы нас здесь заперли! Господин Шнитке глуховат — мы его не дозовемся!

— Какая трагедия! — объявил король, ничуть не испугавшись.

— Вас это забавляет? — пробормотала я, отступая к полкам.

— Конечно, — подтвердил он, опираясь на перила и глядя на меня насмешливо. — Когда еще выдастся случай поговорить с тобой наедине. Без твоего жениха-пекаря.

— Мельника, — машинально поправила я его и облизнула пересохшие губы.

Король опять был одет, как простолюдин, и медленно стянул с головы шапку, встряхнув волосами.

— Мельник, пекарь — какая разница, — сказал он и поморщился. — Значит, сбежала от меня и пряталась здесь, в Арнеме.

— Совсем не сбегала, — запротестовала я. — И в Арнеме я всего три года, к вашему сведению!

— А до этого училась в столичном университете? — король указал на книгу. — Там латынь, барышня Цауберин.

— И что? — я опять облизнула губы, потому что мне внезапно стало жарко и душно, и захотелось оттянуть ворот, совсем как мастеру Лампрехту на именинах принцессы.

Оставалось надеяться, что король не вздумает сбросить меня с балкона, но я на всякий случай поплотнее прижалась спиной к книжным полкам, как будто они могли меня защитить.

— Что за манера отвечать вопросом на вопрос, когда разговариваешь с королем? — он шагнул ко мне, поставив ладони на корешки книг, справа и слева от моей головы.

— Для короля вы ведете себя крайне странно, — я храбрилась, хотя сердце замирало. — Разве королям полагается бродить, где попало, да еще и в лохмотьях, как последний бродяга?

— Всего-то зашел в библиотеку.

— Прочесть сказочку на ночь? — съязвила я. — Да ни за что не поверю.

— А во что поверишь?..

— Вы следили за мной?

— Нет.

— Опять не верю! — выпалила я.

Он придвинулся ко мне ближе и наклонился, заглядывая в лицо:

— Правду говорю. У короля есть дела поважнее, чем отмораживать нос, поджидая кондитершу на улице.

— Как тогда вы?.. Здесь?.. — у меня закружилась голова, будто я смотрела с балкончика вниз.

— Мне сказали, что ты зачем-то пошла ночью в библиотеку. Зачем? Пекаря я здесь не вижу.

— Он мельник!

— Какая разница?

— Вы приставили кого-то шпионить за мной?

— Просто присмотреть. Шпионить — громкое слово. Ты же не посол вражеского государства.

Он смеялся надо мной. И прижимался все теснее. Теперь он был так близко, что мои губы опаляло его дыхание — горячее, прерывистое. От него пахло миндалем и дынными цукатами, и я спросила быстрее, чем подумала, о чем спрашиваю:

— Вы ели мои пирожные? Вам понравилось?

— Ел, понравилось, — король говорил тихим, вкрадчивым голосом. — И теперь только о них и мечтаю.

Прозвучало это ужасно двусмысленно, и я, перетрусив окончательно, пригрозила:

— Полезете целоваться — буду кричать!

— Смотритель глуховат, — напомнил король.

— Я… я столкну вас… — прошептала я, потому что он взял меня за подбородок, заставляя приподнять голову.

Его движение было уверенным, сильным и ласковым одновременно. Передо мной явно был не юнец пятнадцати лет, который понятия не имел, как целоваться. Мужчина передо мной знал, как вести себя с женщинами. Чтобы они таяли в его руках, и сами подставляли губы, выпрашивая поцелуя.

— Лишь ты одна можешь относиться к своему королю так неуважительно, — ответил он тоже шепотом. — Настоящая ведьма…

Это не могло быть настоящим. Всё это не могло происходить со мной — с Мейери из «Пряничного домика».

Мне показалось, я оглохла — еще похлеще, чем господин Шнитке, и словно наблюдала за происходящим со стороны. А король явно собирался меня поцеловать.