– Очень сильная?

– Да. – На самом деле одна из самых худших. – Но я смогла досидеть до конца уроков. Назарет встретил меня и привез к себе домой. Извини, что не позвонила, но я отрубилась, как только приехала сюда.

Папа молчит несколько секунд, так как знает, что это означает: я курила травку. Лекарство от мигрени, которое прописал мой врач, не смогло облегчить мою ужасную боль ни на секунду. Когда папа сказал об этом доктору, тот выписал другие лекарства, но они давали ужасные побочные эффекты. Например, сильно влияли на желудок, будто разрывали его на части. Может быть, не в буквальном смысле, конечно, но мне так казалось.

Хотя мой отец – он сам признавался – курил траву, когда был подростком, и знает, что ее употребление может помочь мне с симптомами болезни, он все еще остается отцом[7]. На протяжении долгих лет ему вдалбливали, что наркотики – это плохо, а еще хуже – быть родителем, позволяющим своему ребенку принимать их. Все это заставляет его чувствовать себя паршиво. Не помогает и то, что все, связанное со мной, давит на него, словно он удерживает в своих руках всю Вселенную.

Так что мы с ним договорились: я употребляю только тогда, когда мигрень разрывает мою голову на части, и я говорю ему правду, если действительно курю.

– Передай Джесси, я извиняюсь за то, что позвонил ему, но я пытался сперва связаться с Назаретом и… Хорошо…

Папа замолкает.

Назарет не ответил, но папа не позвонил его родителям, потому что у него нет их номеров. Ни у кого нет, кроме их собственных детей. Но, даже если бы папа позвонил им, они бы не ответили. Хотя Назарет не так отстранен от современного мира, как его родители, он все же не из тех, кто следует социальным правилам. Он носит свой сотовый, только когда хочет, и тот часто на тихом режиме, когда он у него с собой. И у него есть привычка не проверять телефон в течение нескольких дней.

– Мне очень жаль, – говорю я. – Не хотела тебя волновать.

– Я все понимаю. Все нормально. Ты можешь сделать мне одолжение?

– Что угодно.

Особенно после всего этого.

– Я хочу, чтобы ты начала следить за своими мигренями. Отмечай дни, когда у тебя болит голова, в календаре на кухне и пронумеровывай их от одного до десяти в зависимости от уровня боли. Кажется, они стали чаще.

Я кривлю губы, так как папа, пребывающий в состоянии повышенной готовности, никак не вписывается в мои планы. Я не рассказываю ему про призрак мамы, но не буду лгать о своих мигренях. Я обещала и папе, и маме, что всегда буду с ним откровенна.

– О’кей.

– Если мигрени действительно участились и они очень сильные, то я попрошу доктора сделать тебе МРТ.

Я держу телефон подальше, так как от этой идеи у меня слезятся глаза. Мне не нравится ходить к врачу и делать эту магнитно-резонансную томографию. Не нравится сдавать свою кровь на анализы, а еще я ненавижу, что папа должен менять свои планы из-за такой ерунды.

– Я в порядке. Это первый учебный день, и ты знаешь, что я всегда такая в начале года. Дай мне всего несколько недель, и я снова буду в порядке.

В порядке для меня.

– Я знаю, но ты не можешь винить отца за беспокойство.

Не могу, но ненавижу, что заставляю его переживать.

– А в целом… У тебя был хороший день?

Нет.

– Я завела нового друга. – Шантажировала Сойера, чтобы он помог мне. Ну, в принципе, то же самое.

– Хорошо. Слушай, я за рулем, и Джесси сказал, что Грир приготовила суп для тебя. Иди обязательно поешь, ладно? Напиши мне, если решишь поехать домой, ну, или остаться у Назарета.

– Конечно, я напишу. Люблю тебя, пап.

– Я тоже тебя люблю. – Папа вешает трубку, и я протираю мокрые от слез глаза. Все будет хорошо. Со мной все будет в порядке.

Я не собираюсь болеть, как мама, и не хочу умереть в больнице, подключенной к аппарату, который дышит вместо меня. И папе тоже не придется принимать решение о своем увольнении.

Я оглядываю узкую спальню Назарета на чердаке, которую он делит с тремя своими братьями и сестрами. Здесь все очень просто: две двухъярусные кровати, придвинутые к стене, и каждая покрыта стеганым одеялом, которое Грир сделала своими руками для каждого из своих детей. Часть комода Назарета завалена медиаторами и книгами, а в углу комнаты стоят три гитарных футляра.

Отодвинув тяжелую занавеску на маленьком окошке, я замечаю, как солнце садится за зелеными холмами. Семья Назарета владеет небольшой фермой, далеко не такой большой, как ферма Джесси, но она занимает около тринадцати гектаров. Они выращивают овощи и фрукты в большом саду и держат кур, свиней, коз, двух коров и трех лошадей.

Из кухни доносится голос Грир:

– Джесси, я думаю, тебе следует сделать из вашей фермы рынок, где ты сам мог бы выбирать продукты. И вы могли бы привлечь других учеников к поездкам на ферму и научить их важности органического земледелия.

– Это мысль, – отвечает Джесси, что означает «ни за что на свете», но ему нравится Грир, он уважает ее и не хочет обижать.

Все еще немного одурманенная от косяка, я осторожно спускаюсь по лестнице на первый этаж и заглядываю в гостиную, где расположилось несколько столов для домашнего обучения. Затем смотрю направо, в сторону столовой, и вижу Джесси, сидящего за длинным обеденным столом из дерева. Достаточно длинным, чтобы за ним легко умещались десять человек. Джесси пирует тарелкой теплого супа и ломтиком домашнего хлеба. У меня урчит в животе, и он поднимает голову, как будто слышит это.

– Привет, Ви.

Я возвращаю ему телефон.

– Папа сказал, ему очень жаль, что он заставил тебя искать меня.

– Не беспокойся. Ничего страшного не произойдет, если кто-то воспользуется своим телефоном по его прямому назначению.

Джесси бросает косой взгляд на Назарета, сидящего в кресле посреди кухни в одних джинсах, пока его мать выстригает ему виски́. На его мускулистой груди появилась новая татуировка, и мне любопытно, что она означает. Но есть вероятность, что он не расскажет. Что-то преследует Назарета, и это не что-то доброе, как моя мама. Но даже с демоном, который увязался за ним, он все еще самый мягкий человек, которого я знаю.

Назарет приподнимает бровь в ответ на замечание Джесси, и уголки его губ ползут вверх.

– Я не лицемер, – бормочет Джесси, и я смеюсь.

Мать продолжает подстригать волосы Назарету, и я замечаю, что он держит на руках крольчонка и кормит его из шприца. Это очень мило. Нет никого на свете, кто любил бы окружающий мир так, как любит его он.