Главное — это прорваться к вершинам человеческого духа. Главное — это, зная реальный мир и крепко стоя в нем, постоянно ощущать себя на самой грани познанного и непознанного, знать, носить в себе необъятность, бесконечность вселенной, бесконечную возможность познания каждого ее атома. Главное — это переплавить в своем существе, как в тигле, все познанное, продуманное, прочувствованное, угаданное, все разрозненные элементы жизни и вылить это в формы своего творчества. Главное — это глазами, умом, чувством сегодняшнего человека стремиться постичь и выразить вечную красоту, целостность и грандиозность мироздания.

9

Время шло.

Луна всходила то вечером, то ночью, то робко присутствовала на дневном небе. Все меньше донимал жар солнца на холме. Чаще шли дожди. Прибавлялось воды в источнике. Зрели арбузы, дыни. Зрел виноград. Подсолнухи погрубели, согнули жесткие стебли под тяжестью огромных тарелок и уже с трудом поворачивались за солнцем.

Однажды Борис тащил воду от источника вверх по тропинке, через кукурузное поле. Бориса скрывали густые ряды стеблей с торчащими на них сухими початками, длинные листья выворачивались на ветру и однообразно и тоскливо шумели. Вдруг послышалась песня. Он остановился, прислушался. Песня приближалась. В зеленых зарослях он разглядел женщину. Она быстро двигалась вдоль ряда, нагибалась, срезала серпом несколько стеблей, быстрым и плавным движением клала их на землю и опять делала шаг, и опять нагибалась, срезая стебли. Вон появилась еще одна. А первая уже пересекла тропинку, не останавливаясь, весело глянула на него, сказала что-то подруге, и обе рассмеялись. А в глубине поля появлялись все новые и новые, старые и молодые женщины, празднично, чисто одетые, с бусами и блестящими серьгами; они быстро продвигались, каждая вдоль своего ряда, и те, что отстали, торопились догнать первых. Поправляя на ходу косынки, лукаво или строго, равнодушно поглядывая на него, одна за другой они переходили тропинку, и на том месте, где они только что прошли, открывался простор, а вместо кукурузных зарослей оставалось голое поле, голый склон холма, покрытый снопами зеленых, беспомощных стеблей… А женщины, часто наклоняясь, уходили все дальше, оживленные и гордые веселой работой, и тише становилось их стройное, красивое пение… И ему стало грустно, как бывает грустно, когда видишь улетающих на юг птиц.

Время шло.

Склон холма вблизи лагеря покрылся траншеями и глубокими ямами раскопов. Ящики в рабочей палатке наполнились находками, а рядом с ними собралась куча не вымытых еще черепков и стояли целые и склеенные из кусков грубые глиняные сосуды. Древние, черные от копоти и земли.

Шли дожди. И тогда обитатели лагеря собирались в мокрой, пронизанной желтым светом палатке, работали, читали вслух или пели, глядя в треугольник входа на дождь, на то, как монотонно, пузырясь, молотит он вытоптанную землю. И чаще вспоминали о доме, о товарищах, о городской жизни.

Четверо сжились и привыкли друг к другу. Природа сделала их добрее и терпимее. И Борису казалось даже, что Григорий стал заботливее и ласковее к Инне. Борис был рад тому, что совсем не осталось в нем злобы к Инне и Григорию.

Приближался отъезд Инны. Она уезжала первой, за неделю до полного окончания работ.

Последние дни все нагнеталась и никак не могла разразиться гроза. Днями было душно, безветренно, небо по краям заволакивалось тяжелой, грязноватой дымкой, а ночами по всему горизонту часто, но слабо вспыхивали долгие, беззвучные разряды.

Григорий волновался: пройдет сильный дождь, развезет дороги, и машина не сможет вовремя прийти за Инной.

Но вот наступил день отъезда, а погода все та же: тяжесть, духота.

Полдень.

И машина пришла. Она стоит между палаток. Запыленный маленький «козел» маняще пахнет горячим бензином и резиной. Странно и непривычно выглядит машина среди палаток.

Григорий и Иван едут провожать Инну. В лагере остается Борис. Ему тоскливо и тревожно, ему кажется, что сегодня, сейчас он расстанется со всеми, и уже навсегда. Возбуждены, взволнованы Григорий с Иваном. Григорий старается казаться веселым, но это плохо удается ему, и на лице у него растерянность.

С утра суетится, нервничает Инна. Глаза у нее заплаканы. Она то смеется, то опять плачет, наблюдая, как снимают ее палатку, как стягивают ремнями чемодан. Она без толку забегает то в одну, то в другую палатку, ищет что-то, потом вдруг садится на ящик и, думая, что ее не видят, плачет тихонько, утирая слезы.

Но вот уже упакован чемодан, снята палатка. Лицо Инны напудрено и подкрашено. В красивом платье и в туфлях она опять городская жительница. Только темны от загара ее руки и ноги да слишком выгорели волосы.

Все готово, и нужно садиться в машину, но Инна медлит, потом, решившись, подходит к Борису, обнимает его за шею и целует мокрыми губами. Борис крепко жмет Инне руку, и у него тоже щиплет в глазах, а она торопливо, так, чтобы не слышал никто, кроме Бориса, говорит ему, чтобы он простил ее, старую дуру, что он ведь лучше всех знает, как она относится к нему. И опять слезы текут у нее из глаз.

— Найди в жизни хорошую девушку и люби ее, — говорит Инна. — Слышишь, Борис? Настоящей тебе любви. Прощай.

Инна лезет в машину. А Борис стоит растерянный, чувствуя на себе удивленный и ревнивый взгляд Григория. И Борису жалко Инну, и что-то горькое и в то же время хорошее и теплое к ней и к этим парням заполняет его.

Но вот уже в машине Иван, и Григорий уже на своем хозяйском месте рядом с шофером. Машина трогается и, осторожно огибая палатку, выезжает на склон. Борис видит прижавшееся к узкому заднему окошечку лицо Инны и машет ей рукой…

Борис один в лагере. Он старается заняться каким-нибудь делом. Время тянется медленно.

К пяти часам с запада поднимается ветер. В той стороне застоявшаяся глухая дымка растет над горизонтом, медленно заполняя небо. Заслоняется солнце. По небу одна