– У меня плохое чувство ритма, – сказала она ему.

– Я помню, у тебя в детстве была пачка.

– Я выросла в доме, который мой брат называл храмом танца. Моя мать бредила балетом и отдала меня в танцевальный класс, когда мне было три года.

– Тебе не понравилось?

Она не сразу ответила.

– Я мечтала танцевать как твоя мать.

«Храм танца», в котором выросла Хлоя, фактически был посвящен Кларе Касиллас. На стенах дома были развешаны фотографии с ее выступлений, плакаты с гастрольных туров, а также снимки Клары и матери Хлои, Луизы. Больше всего Хлое нравилась фотография, сделанная в гримерке Клары в Нью-Йорке. На Кларе был красный расшитый костюм, а мать Хлои стояла перед ней на коленях и подшивала подол. На заднем плане сидели, скрестив ноги под туалетным столиком Клары, три угрюмых маленьких мальчика – Бенджамин, Луис и Хавьер. Глядя на это фото, Хлоя улыбалась.

После смерти матери Хлоя и Бенджамин разбирали ее вещи. Он был доволен тем, что у Хлои сохранились памятные вещи, за исключением одной фотографии. Он объяснил, что тот снимок был сделан через несколько минут после того, как его и близнецов Касиллас застукали за попыткой включить в театре противопожарную сигнализацию. Матери заставили их сидеть молча в течение десяти минут, угрожая отказом купить им пиццу после спектакля.

Она посмотрела в глаза Луису, который сидел в центре той фотографии. В них промелькнула печаль, и у нее заныло сердце.

– Почему ты бросила балет? – спросил он.

– Я же сказала, у меня плохое чувство ритма. – Она вздохнула. – Если честно, я всегда была серой мышкой. Я надеялась, что в один прекрасный день у меня появится чувство ритма, и я превращусь из гадкого утенка в прекрасного лебедя. Но этого не произошло.

– Когда ты бросила балет?

– В тринадцать лет, когда у меня выросла большая грудь. Ты видел грудастых балерин? Их просто не существует. У меня было так мало таланта, что никто не посоветовал мне сделать операцию по уменьшению груди. Я использовала это как повод для отказа от балета, но на самом деле у меня просто не хватило способностей.

– Мне жаль, что тебе пришлось отказаться от мечты.

Она пожала плечами:

– Есть кое-что похуже…

Как, например, отказ от мечты о том, чтобы иметь настоящего отца. Жизнь с ним под его крышей почти год стала окончательным доказательством того, что мечты не сбываются, как бы Хлое этого не хотелось.

Ее мечта стать балериной была скорее иллюзией, чем конкретной целью.

Не сбылись и ее мечты о чудесном выздоровлении матери… Хлоя своими глазами наблюдала, как рак разрушает ее мать, но продолжала надеяться на чудо.

Она не понимала, насколько иллюзорна ее мечта о настоящем отце, пока не осознала, что эта мечта никогда не осуществится. Она была нереализуема не из-за отсутствия таланта или медицинского лечения, а потому, что он сам этого не хотел.

Мечты не сбылись. Хлоя не станет второй Кларой Касиллас. Ее мать умерла. А отец никогда не полюбит ее. И Луис тоже ее не полюбит.

Но ей не нужна его любовь. Она просто желает быть свободной.

– Мне всегда нравилось смотреть, как мама создает костюмы, – продолжала она, сморгнув жгучие слезы. – Создание театрального костюма требует таланта, которым я обладала. И хорошо, что мне не пришлось следить за своим питанием и тренироваться по сто часов в день.

В первую неделю своего обучения в лондонской балетной компании Хлоя поняла, что не стала бы профессиональной балериной, даже если бы у нее был талант. Чтобы достичь вершины успеха в балетном мире, нужны самодисциплина и много жертв. А Хлое нравились работа костюмера, творчество и дух товарищества. У нее была лучшая работа в мире…

Гнев на Луиса и гордость заставили ее отрицать, что она дорожит своей работой; она заявила, что не боится разрушить свою карьеру, и в тот момент ярости на его яхте она не шутила, говоря об этом. Но теперь, когда страсти улеглись, она испугалась, думая о том, как легко могла отказаться от того, что ей было дорого.

Остается надеяться, что, расставшись с Луисом, она найдет работу костюмера в другой балетной труппе.

– Чтобы достичь вершины, необходима самоотверженность, – согласился он, открыв еще одну дверь.

Хлоя мельком взглянула на комнату за своей спиной, сосредоточившись на их разговоре.

– Ты когда-нибудь танцевал? – спросила она. Луис был сыном двух профессиональных танцоров балета.

– Я? Боже мой, нет. Мать пыталась привить нам любовь к балету, но мы с братом им не интересовались. Мы просто хотели играть.

Помедлив, она спросила:

– А твой отец?

– А что мой отец? – В его тоне появились металлические нотки.

– Он не побуждал тебя и Хавьера следовать по его стопам?

– Я этого не помню. – Он открыл еще одну дверь и плавно сменил тему. – Здесь была спальня Мариетты. Я хочу сделать из нее свою спальню. Что скажешь?

Хлоя считала, что ей следует уважать его нежелание говорить о своем отце, но ее волновал подтекст в его словах.

– Каким был твой отец? – спросила она.

– Ты знаешь, каким он был. Весь мир об этом знает.

– Я его не помню, потому что не встречалась с ним, когда была маленькой. Бенджамин никогда не говорил о нем. Я знаю то, что читала о нем, но, по-моему, только небольшая часть сведений правдива.

– Большинство этих сведений основано на истине, – произнес Луис. – Я его ненавидел.

Увидев, как Хлоя округлила глаза, Луис глубоко вздохнул.

– Он всегда был жестоким с вашей матерью? – прошептала она.

– Насколько я знаю, и твоя мать подтвердила это мне, мой отец никогда не был физически жестоким к моей матери до ночи убийства. Весь его гнев обрушивался на меня.

– В каком смысле?

– Он порол меня ремнем. В те времена так было принято наказывать детей.

– Только тебя?

Он резко кивнул:

– Он ни разу не тронул Хавьера даже пальцем. Вся вина ложилась только на меня.

– Даже если провинился Хавьер?

– Справедливости ради надо сказать, что Хавьер редко провоцировал проблемы. Это я притягивал проблемы как магнит. Когда твой брат ездил с нами на гастроли, он был моим гораздо более активным соучастником, чем Хавьер. – Луис снова протяжно вдохнул и положил руку на дверную раму, готовый немедленно прекратить разговор. – Наш отец был ужасным человеком. Ты в курсе, что он уехал из Советского Союза в начале семидесятых?

Она кивнула, широко раскрыв глаза.

– Тогда он был звездой западного мира, считался вторым Нуреевым. Когда он познакомился с моей матерью в Лондоне, она была начинающей балериной, на пятнадцать лет моложе его. В конце концов она стала успешнее его, и он ее возненавидел за это. Родив близнецов, наша мать вернулась на сцену и стала еще популярнее. А звезда нашего отца закатилась. Он всегда выпивал и был крайне вспыльчивым, но, когда стал драться с хореографами и другими танцорами балета, балетные компании перестали закрывать глаза на его выходки. Он остался без работы. С каждым днем отец все сильнее злился на мою мать. Бывало, он пропадал на несколько месяцев, и это были для нас лучшие времена. Потом он снова откуда-то появлялся и вел себя так, словно ничего не произошло.