за год до того, как стала жесткой и обрела стальной взгляд. Я хотела понять, действительно ли, удовлетворяя вожделение, необратимо меняешься, теряешь себя; есть ли какая-то романтика в том, чтобы слиться с другим человеком, как Шейла и Брэндон. Я знала, что у мамы есть ответы. И знала, что она способна вправить мне мозги, даже если я возненавижу ее за это.

Мама вздрогнула и дернула ногой. Возможно, во сне она падала. Рот у нее открылся, и дыхание стало глубоким и хриплым.

Я перекатилась на бок, чтобы мама не храпела мне прямо в ухо.

Противостояние

В тот день, когда бабушка обнаружила, что дедушка все еще видится со своей любовницей, она не оставила дома ни крошки еды. Она уложила остатки пирога с брокколи, курицы карри и риса с горошком в пластиковые контейнеры и снесла в баптистскую церковь, где по пятницам работала бесплатная столовая. После первого захода — унести все сразу она не могла — бабушка позвонила маме, чтобы излить душу. Так я и узнала о переменах: бабушка нарушила многомесячное молчание, установившееся по взаимному согласию.

В течение всего разговора мама листала журнал о недвижимости. Однажды, когда было скучно, а интернет снова не работал, я тоже заглянула туда и нашла на полях подсчеты — тогда мне показалось, что я нечаянно раскрыла интимный секрет, вторглась в чужие мечты. Теперь, глядя, как мама переворачивает страницы и загибает их за корешок журнала, рассеянно кивая в ответ на бабушкины жалобы, я притворялась, будто никогда не видела этих нацарапанных синей ручкой цифр. Даже из другого угла комнаты я слышала доносящиеся из трубки несвязные причитания. Бабушка кричала, что дедушка одолжил «паршивой девке» деньги, что женщины из церкви видели, как они в обнимочку прогуливаются по улице…

— Представляешь, каков подлец, Элоиз! Уж поверь мне, натуральный подлец! Вечно твердит, будто он на мели и не может наскрести сотню-другую долларов на продукты или взнос по ипотеке. А для этой бабы, значит, денежки нашлись? Охо-хо, пусть благодарит Бога, что я христианка, вот что я хочу сказать!

— Угу.

— И представляешь, какой стыд — сестра Ида и сестра Роза видели его с этой бабой! Как я теперь в церкви покажусь? О господи, какой же эгоист, он ведь только о себе и думает, а на остальных ему наплевать! Что обо мне люди скажут!

Мама не посоветовала ей вытурить загулявшего супруга ко всем чертям, чему нередко учила своих подруг, — только уставилась на какую-то страницу в журнале. Когда через полчаса бабушка закончила причитания, мама села рядом со мной и протянула меню ресторана с доставкой еды на дом.

— Я бы заказала что-нибудь китайское, — уронила она.

Я не стала открывать брошюру.

— Могла бы сказать, чтобы она ушла от него.

— Да говорила сто раз, с тех пор как была в твоем возрасте, может, на год постарше.

Я представила себе эту сцену: бабушка стоит у кухонного стола, сердито нарезая тимьян или перец и притворяясь, будто не слышит увещеваний семнадцатилетней дочери и не замечает ее вспухшего живота.

— Ужасно, что она отказывается прогнать его, — заметила я. — Тебе не кажется, что это ужасно?

— Может, и казалось бы, — ответила мама, — не будь все это так знакомо.

Субботний день я провела в торговом центре. В «Йорк-дейле», а не в «Итоне»: первый находился в десяти минутах от дома, второй — в сорока пяти, а мне нельзя было уезжать далеко на тот случай, если мама срочно затребует меня домой. Я ходила по магазинам и раздавала менеджерам свое коротенькое, на полстранички, резюме.

Занималась я этим втайне от мамы. Она считала, что единственная моя обязанность — учиться, именно потому она и отправила меня в школу в центре города, хотя в нашем районе тоже была неполная старшая школа, где я могла бы еще пару лет перекантоваться. Но большинство моих подруг уже работали. Аишани трудилась в «Макдоналдсе» на Лоуренс-сквер, и когда с двух зарплат она купила сотовый телефон, Рошель и Анита устроились продавать закуски в киосках кинотеатра «Сильвер-сити». Только мы с Джордан оставались не у дел. Мама уже купила мне телефон, чтобы легче было меня контролировать, а ни о каких других вещах я не мечтала. Я даже не представляла, как буду ходить на работу втайне от мамы. Мне просто нравилась сама идея иметь деньги, собственные деньги, — чтобы хоть чем-то распоряжаться.

В торговом центре я провела всего час. Мы уже две недели не виделись с Аишани и прочей компанией и договорились встретиться сегодня после полудня. Таков был план.

В двенадцать я двинулась к метро, но поезд встал на наземном отрезке пути между станциями «Лоуренс-Уэст» и «Гленкерн». Я сидела у окна и смотрела на заборы поверх невысокой желтеющей насыпи, отделяющие жилую территорию от железнодорожного полотна. Их я помнила с детства. Сейчас ограду

отмыли, а раньше ее покрывали граффити — в основном ругательства или логотипы музыкальных групп, но иногда я видела асимметричные сердечки или любовно выведенные надписи «Тесс и Райан», «Джош + Джессика». Ребенком я сочиняла истории об этих парах. В моем воображении они представали этакими детьми гранжа: фланелевые рубашки, рваные джинсы или парусиновые штаны с кучей карманов. Порой Тесс и Райан сбегали ночью из дома, перелезая через ограду; они шептались о своей любви, о планах на будущее, а потом на память о свидании выводили краской из баллончика свои имена на заборе. Или Джош рисовал сердечко, чтобы привлечь внимание обиженной Джессики: подружка застукала его с другой или он наговорил ей резкостей в пылу ссоры.

Замечтавшись, я чуть не пропустила свою остановку, но в последний момент увидела на облицованной коричневой плиткой стене белые буквы названия «Эглингтон-Уэст» и успела выскочить на платформу перед самым закрытием дверей. Я предполагала пойти в парк Фэрбанк и поболтаться на качелях, пока все не соберутся, — но вместо этого оказалась около коттеджа бабушки. Она открыла дверь в цветистом халате, с одного плеча сползала бретелька пурпурного лифчика.

— Значит, вот как ты теперь причесываешься? — спросила бабушка, оглядывая мои тугие кудряшки, стянутые головной повязкой с принтом. — Теперь такая мода? Ближе к натуральному, а?

У нее волосы были зачесаны наверх и закручены на мягкие бигуди. На лице ни тонального крема, ни помады. Раньше я видела бабушку без косметики только сразу после пробуждения, когда солнце еще не встало и весь дом дремал в сонной полутьме. После девяти часов утра бабушка уже всегда была при полном параде.