— А зачем вы писали картину?

— То есть?

— Если не собирались ее продавать. Разве художники не для этого пишут картины?

Щербак задумался, откинулся в кресле, убрал волосы со лба.

— Не могу сказать. Писал, потому что… хотелось видеть ее такой. Понимаете, Вера все чаще пробовала танцевальные… эксперименты. Классика балета — танец на пуантах. Но Вера… она говорила, что танец босиком — это новое рождение балета.

— Вы так не считаете?

— Это вульгарно, — он грустно улыбнулся, — и подобает нетрезвым художникам, покинутым в пустых квартирах или мастерских. А вовсе не балеринам…

Тарас Адамович не слишком сочувственным тоном прервал его:

— Кстати, о нетрезвых художниках — у меня есть билеты на вечернюю программу в Интимном театре.

Щербак остановился у окна, надкусил яблоко.

— Не ходите, Тарас Адамович, это шаблонный театр миниатюр.

— Я иду туда не ради эстетического наслаждения, — ответил следователь, — а в интересах расследования. Составите мне компанию?

Щербак пожал плечами:

— Хотите осмотреть помещение?

— Возможно. И поговорить с теми, кто мог видеть Веру в тот вечер.

Щербак отошел от окна, посмотрел на своего гостя.

— Что ж, я в вашем полном распоряжении. — Хозяин квартиры еще раз продемонстрировал умение выглядеть элегантно даже босиком: эффектно поклонился и положил надкушенное яблоко на подоконник. — Буду вашим… как называют помощника следователя?

— Помощник следователя.

Щербак скривился.

— Нужно поработать над терминологией, — улыбнулся он. — От того, как называть вещи, зависит их восприятие. Если бы я сказал, что бросил вам в чашку пучок сорняка, вы бы вряд ли почувствовали вкус или аромат. Но императорский связанный чай одним лишь своим названием понуждает искать оттенки вкусов.

Тарас Адамович закатил глаза и отложил книгу, с которой собирался скоротать время, пока неожиданный помощник следователя будет одеваться для похода в шаблонный театр миниатюр.

— Императорские чаи ценны не только своим названием, — не удержался он от комментария. — Я, скажем, предпочитаю императорский желтый чай. Говорят, китайцы обычно не продают его, а меняют, и только на мех. Один из видов этого чая — почковый. Существуют даже специальные правила при сборе почек, которые называются «девять несрываемых»: нельзя срывать чай в дождь, нельзя срывать почку, покрытую росой, едва раскрывшуюся или фиолетовую. А еще нельзя…

— Да-да, я понял, китайцы — страшные педанты, — прервал его художник, размахивая руками.

— Я перечислил только четыре правила из девяти. Теперь вы можете представить, насколько сложен процесс заготовки чая. Столь любимый вами императорский связанный чай тоже требует усердия: связывать листья нужно вручную и подходят для этого листочки исключительной свежести.

— Я думал, вы предпочитаете кофе.

— Я предпочитаю качество, — улыбнулся Тарас Адамович. — На самом деле, я редко пью китайские чаи. Чаще — грузинские. К счастью, у меня есть друг, который не устает пополнять мои чайные запасы. Обязательно угощу вас в следующий раз, дабы вы имели возможность сравнить. Чай грузинского князя не хуже императорского.

— Что ж, тогда я уже готов напроситься к вам в гости, — засмеялся художник.

— Не ранее, чем мы с вами посетим Интимный театр, — твердо молвил Тарас Адамович и опять взял в руки минуту назад отложенную книгу.

Партер Интимного театра вмещал свыше тысячи зрителей. Тарас Адамович удивился, что заняты были все места. От профессионального взгляда бывшего следователя не ускользнуло то, какое внимание публики привлекал Олег Щербак, который вышагивал рядом с ним словно павлин, надев, вероятно, самый изысканный свой наряд: оливкового цвета пиджак и штаны в тон.

— Подбирал под очки, — как будто извиняясь за свой вид, сказал художник, пряча подбитый глаз за желтыми стеклами. Лишь в темноте зала, когда освещенной осталась только часть сцены, он решился их снять.

В пятнышке холодного света певица начала погружать зрителей в романсные настроения. Тарас Адамович наблюдал за ней, и в то же время разглядывал сцену. Слева от него из темноты проступал профиль художника, ценителя китайского чая. В антракте бывший следователь остановил его, когда тот собирался опрокинуть в рот третий бокал шампанского.

— Мы здесь, чтобы поговорить с артистами, — напомнил он.

— Так я же и пытаюсь подготовиться к разговору, — улыбнулся Щербак, но бокал послушно отставил и повел Тараса Адамовича за кулисы. — Осторожно, — предупредил он следователя, — здесь ступеньки.

— Со сцены?

— Да. По ним артисты спускаются в гримерные.

— Стало быть, именно здесь Веру встретил тот художник?

Щербак пожал плечами:

— Наверное. А ее сестра говорит, что встретил?

— Мне это кажется странным. Разве в театре принято встречать балерин под сценой за кулисами?

Щербак снял очки и протер их полой пиджака:

— Ну, разве что хорошеньких, — улыбнулся он.

Тарас Адамович остановился на ступенях, опершись на перила.

— Вас это не смутило?

— Что именно?

— Что у Веры, кажется, имелась целая коллекция почитателей.

Художник на мгновение задумался и ответил:

— Я размышлял об этом. В мире практически каждый человек что-то коллекционирует. Вы, наверное, тоже… — он запнулся, подыскивая пример.

— Собираю открытки.

— Обычные открытки? — переспросил Олег Щербак почти разочарованно.

— Открытки с видами Киева.

— Скучно. Я думал, вы коллекционируете досье на серийных убийц. Вот была бы интересная коллекция! А открытки… — художник помолчал и добавил: — Верина коллекция тоже не поражает оригинальностью.

Потом, блеснув стеклышками очков, Щербак бросил с обидой:

— А некоторые экспонаты из нее вообще не достойны внимания.

— Вы имеете в виду Назимова?

— Не только его. Он не первый военный, кричавший Вере «Браво!» из партера.

— Разве партер создан не для того, чтобы из него кричали «Браво!»? — донесся из темноты бархатный женский голос. Под маленьким фонарем за столиком, скрывавшимся за поворотом коридора, сидела девушка. На ее голове было дивное украшение из перьев, в руках папироса, на тонких, почти прозрачных плечах — что-то пышное и невесомое. Тонкие губы на бледном личике пылали вишневой помадой. Девушка выдохнула облачко дыма.