Богемность шла рука об руку со светскостью. Природный здравый смысл Георгия Иванова благоприятствовал умению совместить несовместимое. Благоприятствовало и несравненное остроумие и даже то чувство меры, которое в жизни не раз его подводило, но в стихах изменяло ему редко. Бенедикт Лившиц встретил его в салоне критика Валериана Чудовского и его жены художницы Зельмановой. «В тот вечер, когда меня привел к Чудовским Мандельштам, у них были Сологуб с Чеботаревской, Гумилёв, Георгий Иванов… и еще несколько человек из музыкального и актерского мира», — вспоминал Б. Лившиц. Кроме Чудовского, встречался Георгий Иванов с другим «аполлоновцем» — бароном Николаем Николаевичем Врангелем, родным братом военачальника Петра Врангеля. Николай Николаевич, будучи лет на четырнадцать старше Г. Иванова, занял в его судьбе место ментора. Этот «очень дорогой и близкий друг» разбудил в нем интерес к поэзии XVIII века, и даже шире — к художественной старине вообще. Не столько разговором, сколько своим обликом он усилил склонность Георгия Иванова к эстетизму. Николай Врангель, помимо «Аполлона», сотрудничал также и со «Старыми годами», то есть с двумя лучшими художественными журналами. Он основал Общество защиты и сохранения в России памятников искусства и старины и был одним из видных ученых Императорского Эрмитажа. Автор исследований и монографий, лектор в институте графа Зубова, устроитель лучших художественных выставок, неутомимый работник, на людях он старался выглядеть человеком беспечным и светским, в чем и преуспел! Большинство именно таким и знало его — «удивительнейшим экземпляром русского лорда Генри».

На одном литературном собрании Федору Сологубу, зная о его интересе к молодой поэзии, представили Георгия Иванова. Сологубу уже сказали о сборнике «Оплытье на о. Цитеру» и о его, сологубовском, эпиграфе, которым открывается книга. Увидевший Сологуба впервые, Иванов узнал его по портрету художника Константина Сомова: гладко («по-актерски», как тогда говорили) выбритые щеки, слега одутловатое лицо, острые холодные глаза, саркастическая складка рта. Автор скандально известной трилогии «Навьи чары», а также романа «Мелкий бес», которым все еще зачитывались, маститый поэт, он сказал юному Георгию Иванову: «Я не читал ваших стихов. Но какие бы они ни были, — лучше бросьте. Ни ваши, ни мои, ничьи на свете — они никому не нужны». До сих пор от Кузмина, Блока, Чулкова, Северянина, Скалдина, Гумилёва, Брюсова он слышал слова поддержки. А тут человек, который много пишет, да так, что дух захватывает от грусти, нежности, жалости, говорит ему в назидание: «Писание стихов глупое баловство». «Зубы слегка щелкнули — такой холодок от него распространился», — заметил Г. Иванов.

Встреча могла произойти дома у Сологуба на Разъезжей улице в один из его «четвергов». Слышал ли кто-нибудь эти сологубовские слова, имел ли этот разговор продолжение? Может быть, этот учитель математики все-таки попросил молодого поэта почитать стихи? Вот рассказ Надежды Тэффи: «Когда привели к нему какого-то испуганного, от подобострастия заискивающего юношу, Сологуб весь вечер называл его «молодой поэт» и очень внимательно слушал его стихи, которые тот бормотал, сбиваясь и шепелявя». Но как раз Георгий Иванов, читая стихи, шепелявил. Если Тэффи и в самом деле рассказывала о Георгии Иванове, то понятно, почему имени «молодого поэта» она не назвала. Ее воспоминания о Федоре Сологубе написаны в послевоенном Париже, где тогда оба жили — и Надежда Тэффи и Георгий Иванов. Знали же они друг друга много лет, а во время Второй мировой войны оба жили в небольшом городе на юго-западе Франции и виделись чуть ли не каждый день.

Но, может быть, знакомство состоялось не дома у Сологуба? Зинаида Гиппиус утверждала, что в те годы Сологуб «бывал всюду, везде непроницаемо-спокойный, скупой на слова, подчас зло, без улыбки остроумный». Однажды в каком-то литературном салоне Г. Иванов слышал, как Сологуб говорил: «Искусство — одна из форм лжи. Тем только оно и прекрасно. Правдивое искусство — либо пустая обывательщина, либо кошмар. Кошмаров же людям не надо. Кошмаров им и так довольно». И вот близкое по мысли стихотворение Георгия Иванова:

(«То, о нем искусство лжет…»)

«В лучшем из созданного Сологубом, его стихах, никакой "лжи" нет. Напротив, стихи его — одни из самых "правдивых" в русской поэзии», — писал Георгий Иванов. Его привлекало в поэзии Сологуба отсутствие мишурных украшений, четкость графического рисунка, естественная простота, преображение жизни искусством. Отзвук лиры Сологуба слышен в стихотворении Г. Иванова, написанном во время Второй мировой войны. Вот его начало:

Не случайны здесь и трехстопный хорей и «вечная весна». И недаром он так любил стихотворение Федора Сологуба, написанное им в начале века, когда Георгию Иванову не было еще и десяти лет. Он полностью приводит его в своих «Петербургских зимах» и добавляет с особой выразительностью: «В стихах этих ключ ко всему Сологубу»:

Каменный одноэтажный дом с окнами на Разъезжую улицу, зал с зеркалами и зеркального блеска паркет, ярко освещенная гостиная, на стенах розоватые шелковые панно. Дверь в столовую приотворена, виден накрытый к ужину стол. Здесь на «четвергах» у Федора Сологуба перебывал весь литературный и артистический Петербург. У него можно было увидеть то Михаила Кузмина, то Анну Ахматову, то Алексея Толстого, а также футуристов — Игоря Северянина, Николая Кульбина, Давида Бурлюка. Изредка приходил Александр Блок. Кто-то съязвил, что «литературной среды» он избегает, а по четвергам к Сологубу приходит. От хозяина исходила неулыбчивость, сидели слишком чинно, стихи читали строго по порядку — по кругу. Более свободная атмосфера возникала, когда Анастасия Чеботаревская, жена Федора Кузьмича, устраивала домашние спектакли или маскарады.

В начале войны Георгий Иванов публиковал в «Аполлоне» рецензии и статьи о «военных стихах» и в особенности отмечал патриотические стихи Сологуба, который «берет общие слова — повторявшиеся много раз образцы — и с изумительным мастерством создает из них достойные стать национальным гимном песни».