«Какую пользу, Арнольд, принесли тебе столько постов, столько трудов, суровая жизнь, всегда презиравшая ленивые досуги, отвергавшая питание мясом?». «Слава его разносилась по миру» и его ученики — continentie sectatores — «честным своим видом и воздержанностью жизни нравились народу, особенную же поддержку находили в религиозных женщинах». Даже враги Арнольда не могли бросить тень на его жизнь, тщетно стараясь ослабить ее влияние указанием на волчью природу этого носящего овечью шкуру проповедника; даже Бернард Клервосский, не веривший голубиной голове и проницательно усматривавший хвост скорпиона, мог только клеветнически утверждать, что в Арнольде лишь forma pietatis, лишь siimilatio virtumm. Но Арнольд не был только святым. Обладая темпераментом бойца, он открыто провозглашал свои идеалы и требовал их исполнения, считая, «что все не разделяющие его учения заблуждаются». Смелая уверенность Арнольда в себе — facundus et audax confïdensque sui, — «медоточивая речь», уменье привлечь к себе — «multis placebat», — редкое согласие слова и жизни создавали успех его проповедям и обличениям, в которых «он не щадил никого… Мирян осуждал за удержанные десятины и говорил, что по учению Писания не должно быть в жизни ростовщичества, всяких грабежей и позорных прибытков, войн, обманов, роскоши, клятвопреступлений, убийств, воровства, прелюбодеяний и всего плотского». Именно прямолинейность, принципиальность были залогом успеха, ясно показывая искренность нового аскета, проповедующего о любимом и желанном идеале резче и ярче, чем делали это такие столпы церкви, как Бернард, чуждого готовности идти на компромиссы. В Арнольде как бы ожил дух только что пронесшейся Патарии. Его беспощадная оценка обмирщенного клира вторила голосам катаров, опиралась на неуспевшее утихнуть и уже вновь подымавшееся негодование масс. Мы не знаем, находился ли сам Арнольд под влиянием идей последних патаренов, но, несомненно, патаренский дух давал всему движению, во главе которого он стал, энергию и резкость, привлекал учеников в стан схизматика.

«Всех священников, исключая очень немногих, считал он порочными последователями того Симона, который за плату хотел получить божественное». «Не могут, — говорил он, — спастись клирики, обладающие собственностью, епископы, — регалиями, монахи, — владениями». Не допуская, чтобы водворился мир между клиром и мирянами, Арнольд не щадил жадных и запятнавших себя пороками епископов, «стремящихся на крови созидать церковь Божию». Если еще патарены отказывались принимать таинства от недостойных пресвитеров, если даже папы освящали это своим авторитетным словом, мог ли остановиться на полдороге Арнольд? «Народ не должен исповедовать им свои грехи; лучше исповедоваться друг другу; не должен принимать от них таинства». Ведь об этих «книжниках и фарисеях» (так называли их и катары) сказано в Писании: «Будут лживые учителя. Алчно будут они наживаться от вас, стремясь к наслаждениям, роскошествуя с вами на пирах своих с полными сладострастия глазами». Ими поругана будет дорога истины. Они — высохшие источники. Разве смогут они сказать вместе с Петром: «Вот мы оставили все, и последовали за Тобою». Или еще: «Не для нас серебро и золото» (Те же тексты приводили и катары.) Как выслушивают они слова Господа: «Вы — свет мира, вы — соль земли…» Иоанн свидетельствует: «Говорящий, что он верит во Христа, должен жить так же, как учил Он сам». Также: «Кто говорит, что знает Бога, но не соблюдает Его заветов лжец, и нет истины в нем…» Христос говорил: «Если Я не буду творить дел Отца, не верьте Мне». А если не должно было без дел верить не совершившему греха Христу, как можно верить этим всенародно совершающим не злое дело, но злые дела?.. Как могут они слышать этот первый из евангельских заветов — «Блаженны нищие духом, когда сами они не нищи ни духом, ни делами». Клир давал много поводов к таким обвинениям, но нападки Арнольда и его учеников были направлены не только против дурных клириков. Измеренная их идеалом вся церковь должна была оказаться никуда негодною, резко разошедшеюся с Евангелием, забывшею первые свои годы. Высшее учреждение церкви — коллегия кардиналов — яснее ясного отражает на себе общий упадок. «По гордыне и алчности своей, по лицемерию и многообразному бесстыдству это не церковь Божия, адом торговли и притон разбойников, занимающих в христианском народе место книжников и фарисеев». «Увы! зло особенно укрепилось на римской кафедре. В Риме плата уже осилила справедливость, плата уже заняла место справедливости, и злой порок из головы растекся по всему телу. Все члены бегут за платою и хорошим даром. Все делается за плату. Божественное продают, а то, что не имеет цены, презирают». Действительно, что такое папа, «презревший небесное ради земного?» — «Он не муж апостольский и пастырь душ, а муж крови, покровительствующий пожарам и убийствам, мучитель церквей, гонитель невинности. Он ничего не делает, только пасет тело, да наполняет свои кошельки и опустошает чужие… Не следует его слушать и почитать»… Все это справедливо, даже объективно, особенно же для Рима эпохи Арнольда. Но если бы все современные ему папы были так же благочестивы и воздержанны, как ученик Бернарда, Евгений III, если бы они исправили нравы курии и клира, Арнольд не удовлетворился бы, потому что взгляд его был устремлен назад, к церкви апостольской, потому что он не мог примириться с самою ничтожною собственностью клирика, с самым жалким владением монаха. Кровь и разврат только придавали энергию его мысли, ярче рисовали недосягаемый идеал. И противник его, Бернард, тоже вздыхал об апостольских временах и, может быть, еще ярче умел изобразить отвратительный образ монаха-гастронома или епископа-честолюбца. Но, пролив слезы над безвозвратным прошлым, Бернард готов был удовольствоваться и частичными улучшениями. «Таково уж правило, что курия не делает клириков лучше. Легче и вернее принимать в нее тех, кто уже хорош». Этот совет для него типичен, но он невозможен в устах Арнольда, для которого существует только один идеал, одна святая и непорочная Невеста Христова, для которого примириться с современной церковью значило запятнать истинную «polluere sponsam Christi»{51}, как сильнее можно выразить это по латыни.

По мысли Арнольда вся церковь разошлась с Евангелием. Во имя Христа и ради своего спасения надо ее или оставить, или вернуть к святому состоянию апостольских времен. Арнольд ставит и себе целью последнее, не задумываясь над первым. Но как осуществить это, как сделать прелатов бедными, а папу лишить светской власти? Между тем и то и другое необходимо. Еще в Брешии Арнольд, кажется, старался добиться устранения церкви от мирских забот и власти, по крайней мере по возможности. В Риме ему предложила свои силы ведомая вальвассорами революция, и своеобразие Арнольда более всего сказывается в смешении религиозного