Слуга подал ему плащ и треугол, и он, вместо того чтобы просто кивнуть, как делают иногда другие господа, медленно поднял руку и раскрыл ладонь. Жест получился как будто благодарственным и прощальным одновременно. Слуги — тот, что подавал ему платье, и тот, что стоял на лестнице — замерли, словно сраженные такой деликатностью. Затем они занялись своими делами, будто в парадной никого не было. Гость же еще какое-то время наблюдал за ними. Затем он вышел, причем вновь никто не обратил на него ни малейшего внимания.

«Теперь меня здесь будто и не было, — удовлетворенно подумал он, плотнее запахиваясь в черный испанский плащ. — Простофили о моем визите даже не вспомнят».

В самом благостном расположении духа, каковое бывает у человека, только что хорошо сделавшего свое дело, да так хорошо, что лучше и не сработать, он легко спустился со ступеней парадного крыльца и пошел по аллее к выходу из усадьбы, хрустя гравием под ногами. Вечер вступал в свои права, но, похоже, не собирался колоть прохожих в лицо ледяными иголками и выдувать из них последнее тепло. Все же, как ни крути — весна.

Он не сразу услышал шаги сбоку и слева от себя. Вот что значит расслабиться даже на несколько мгновений! Идиот. Забыл, что постоянно повторял Учитель: находиться всегда начеку, все видеть, все примечать, быть постоянно готовым к любым неожиданностям и гнать от себя всякие посторонние мысли!

Он замедлил шаг и скосил глаза влево.

«Баба. Из простых. Точнее из тех, кто проще некуда. Лицо, походка. Одним словом, шлюха. Откуда она идет? Ах да, в глубине двора слева от особняка флигель. Верно, была в гостях. И ты видел этот флигель, когда шел сюда. Почему не учел возможность подобной ситуации? Промах, приятель. Что, хочешь засветиться, как два года назад в Москве?»

Он снова замедлил шаг. Пусть мамзелька окажется впереди, когда две аллейки от дома и флигеля сойдутся перед воротами в одну.

— Эй, господин хороший!

Заметила. Остановиться? Пройти вперед, не оглядываясь? Кончить ее здесь, возле дома?

«А вот это будет уже глупость. Два трупа — один в доме, другой около — могут навести, и несомненно наведут, полициантов на нежелательные раздумия. Нет, убивать нельзя».

— Эй, сладенький! Не хотите получить удовольствие? Все, что пожелаете, и даже больше! Полтина серебром, и вы в райских кущах.

Тропинки сошлись в одну. Она остановилась в ожидании. Смотрела на него оценивающе, как смотрят вдовы, нимфоманки и бляди. Он неторопливо подошел к ней.

— Ну чо, еться будем? — спросила она призывно и нагло. — Пять гривен, и делай со мной, хороший, что хошь.

— Все что хочу? — он хищно улыбнулся.

— Все! — она блудливо тронула себя за грудь под ватной телогреей. — Получишь полное… это… блаженствие.

— Хорошо.

Он галантно пропустил блудницу впереди себя. Они вышли из ворот, встали друг против друга.

— Значит, все что хочу?

— Все. Только денежку па-пра-шу вперед, сладкий. Такое правило.

— Да, конечно.

Он снял перчатку. Шлюха смотрела на него, ждала денег. Послышался звук приближающегося экипажа. Он толкнул ее к воротному столбу, поднес руку к ее глазам, сделал несколько движений, будто хотел уплотнить воздух меж ладонью и лицом, затем быстро отвел ладонь в сторону. Звук экипажа стал громче.

Он смотрел ей глаза. Зрачки ее мало не с гривенник. Порядок.

Теперь она ничего не будет помнить. Не так, как слуги в доме, а совсем ничего. Он резко пошел в сторону от приближающегося экипажа.

Стук копыт стихает. Человек в черном испанском плаще и шляпе обернулся: экипаж остановился возле ворот, из коих минуту назад вышли они с мамзелькой. Из экипажа вышел военный, кажется в штаб-офицерском чине, и направился в усадьбу.

Посмотрел ли офицер в его сторону? Похоже, нет. Вовремя он ушел! И все же неладно как-то, шлюха и этот офицер! Впредь он будет осторожней.

* * *

Павел Андреевич отпустил извозчика, выдохнул и направился к воротам дома Калмыкова, в котором жил адмирал де Ривас. Возле столба увидел тень, пригляделся: девица весьма низкого пошиба!

Что она здесь делает? Прогнать? Впрочем, может, здесь ей назначено. Кем? Любителем такого рода развлечений? Известно, имеются такие господа, коим не надобно образованных, холеных да умытых, а чем хуже, тем лучше. Дабы вволюшку поизмываться и потешить свою плоть крайним непотребством. Впрочем, к его делу сие не имеет никакого отношения.

Мельком глянув на быстро удаляющегося одинокого прохожего в черном плаще и шляпе, Татищев вошел в ворота и пошел по ухоженной аллейке к дому. Дернул кисть звонка, и на вежливое лакейское: «Чем могу служить?» — ответил по-военному внятно и четко:

— Доложите его высокопревосходительству господину адмиралу, что Тайной экспедиции подполковник Татищев просит принять его по делу, крайне не терпящему отлагательств.

Лакей поклонился и ушел. Его не было минуту. А затем раздался крик:

— Батюшки-светы, барин преставился!

Павел Андреевич, как был, в шинели и треуголе, кинулся на крик по лестнице второго этажа, перемахивая через ступеньку, а то и две. Оттолкнул бледного лакея, обогнул сбежавшихся на крик горничную и экономку и ворвался в кабинет. Адмирал лежал на полу в архалуке и смотрел из-под полуприкрытых век туда, куда смертным до поры смотреть заказано. Ноги его были согнуты, руки распластаны в стороны. Очевидно, смерть пришла внезапно: стоял человек, думал о чем-то, затем яркая вспышка и ночь. Ноги подломились, и он рухнул на пол, так и не поняв, что это конец.

Хорошая смерть. Чаще бывает хуже. Много чаще.

Татищев наклонился над бездыханным адмиралом, машинально пощупал пульс: сердце не билось. Рука была еще теплой, очевидно, де Ривас умер перед самым его приходом. У дверей кто-то навзрыд заплакал. Подошел старый камердинер адмирала, спросил убитым от горя голосом:

— Нам-то что делать, господин офицер?

— Зовите доктора и полицейских.

Полицейские прибыли. Цыкнули на девицу возле ворот, чтобы убиралась восвояси, по-хозяйски проследовали в дом, переговорили с Татищевым и лакеями. Затем стали шептаться возле трупа адмирала. Явно это не их дело. Признаки насильственной смерти отсутствовали, и надо было лишь дождаться доктора, чтобы тот официально сие удостоверил.

Прибывший доктор удостоверил.

— Сердечный удар. То бишь апоплексия. Внезапное кровоизлияние в мозг, что и вызвало смертельный исход. Я уверен, что телесное вскрытие покажет именно это.

— Когда будет готово врачебное заключение? — сурово спросил помощник полицмейстера, вызванный ввиду значительности преставившейся фигуры.

— Завтра, после вскрытия, — ответил доктор.

— Тогда пришлите копию врачебного заключения в управу, — сказал помощник полицмейстера и ушел. За ним потянулись и остальные полицианты. Стал собираться и доктор.