Карусель размещалась в увенчанном шатром павильоне такого вида, будто его смоет первым же высоким приливом. Служителем оказался крошечный человечек с торчащим, как дыня, брюшком и шелушащейся кожей вокруг ушей. Он сидел на табурете, изучая программу скачек, и старательно делал вид, что нас тут нет.

– Мы хотим покататься на карусели.

Служитель поднял взгляд, оценивающе оглядывая нас. Мелоди зачарованно рассматривала древние плакаты на стене. «Буффало Билл». «Викторианская любовь».

– Четвертак за раз.

Я сунул ему пару купюр.

– Пускай чуть подольше покрутится.

– Нет проблем.

Я усадил ее на большую бело-золотую лошадку с розовыми перьями вместо хвоста, подвешенную на витой медный прут, – наверняка еще и вверх-вниз ходит. Сам встал рядом.

Коротышка опять с головой ушел в чтение. Вытянул руку, нажал кнопку на ржавом пульте, потянул рычаг, и слезливые звуки вальса «Голубой Дунай» с хрипом вырвались из полудюжины упрятанных под потолком динамиков. Карусель плавно тронулась с места, начала раскручиваться – лошадки, обезьянки, колесницы возродились к жизни, плавно поднимаясь и опускаясь при вращении машины.

Ручонки Мелоди крепко сомкнулись вокруг шеи ее скакуна; она неотрывно смотрела прямо перед собой. Постепенно ослабила захват и позволила себе оглянуться по сторонам. К двадцатому обороту девочка уже покачивалась в такт музыке, прикрыв глазенки и разинув рот в молчаливом смехе.

Когда музыка наконец смолкла, я помог ей слезть, и Мелоди, пошатнувшись от головокружения, ступила на грязный бетонный пол. Она хихикала и крутила сумочку в веселом ритме, в такт уже умолкнувшему вальсу.

Мы вышли из павильона и рискнули дойти до конца пирса. Мелоди не сводила завороженного взгляда с огромных баков для наживки, кишащих извивающимися анчоусами, в изумлении застыла при виде корзины свежих морских окуней, которую тащила троица мускулистых бородатых рыбаков. Красноватые снулые рыбины лежали грудой. От быстрого подъема со дна океана воздушные пузыри у некоторых окуней полопались и торчали из разинутых ртов. Вверх-вниз по неподвижным тушкам карабкались крабики размером с пчел. Сверху на рыбу пикировали грабители-чайки, которых отгоняли мозолистые коричневые руки рыбаков.

Один из них, парнишка не старше восемнадцати, заметил ее завороженный взгляд.

– Грязновато тут, а?

– Ага.

– Скажи своему папе, пусть в следующий выходной сводит тебя куда-нибудь почище!

Он рассмеялся.

Мелоди улыбнулась. Она даже не попыталась его поправить.

Где-то по соседству жарили креветок. Я заметил, как девочка поводит носом.

– Проголодалась?

– Типа да. – Она явно маялась.

– Что-то не так?

– Мама велела мне ничего не выпрашивать.

– Не волнуйся. Я собираюсь сказать твоей маме, что ты вела себе хорошо. Ты сегодня завтракала?

– Типа да.

– А что ела?

– Соку попила. Кусочек пончика. Такого, с белой обсыпкой.

– И всё?

– Угу. – Мелоди отвернулась от меня, словно ожидая наказания. Я смягчил голос.

– Наверное, у тебя тогда еще не было аппетита.

– Угу.

Вот тебе и теория насчет завтрака!

– Ну, а лично я голоден как волк. – Это было правдой. С утра только чашку кофе выпил. – Как смотришь, чтобы вместе пойти поискать что-нибудь перекусить?

– Спасибо, доктор Дел… – На моей фамилии она запнулась.

– Давай просто Алекс.

– Спасибо, Алекс.

Мы вычислили источник соблазнительных запахов – в убогой забегаловке, втиснувшейся между магазином сувениров и открытым ларьком с наживкой и рыболовными снастями. За прилавком стояла толстая тетка, нездорово белая и рыхлая. Пар и дым густо окутывали ее луноподобное лицо, создавая мерцающий ореол. На заднем плане шипели и потрескивали залитые раскаленным маслом противни.

Я купил большой промасленный пакет всяких вкусностей: несколько порций завернутых в фольгу креветок и жареной трески, корзинку жареной картошки, которая торчала оттуда, словно набор полицейских дубинок, запечатанные пластиковые плошки с соусом тартар и кетчупом, бумажные пакетики с солью и две банки колы непонятной марки.

– Эй, не забудьте вот это, сэр! – Толстуха протянула мне целую пачку бумажных салфеток.

– О, спасибо.

– Ох уж эти детки! – Она опустила взгляд на Мелоди. – Приятного аппетита, зайчик!

Мы вынесли еду с пирса и нашли тихий уголок на пляже, неподалеку от «Центра долголетия Притикина»[23]. Набросились на истекающие маслом яства, наблюдая за солидного возраста мужчинами, пытающимися бегать трусцой вокруг квартала после подпитки тем бессердечным меню, которое в наши дни предлагают в этом центре.

Мелоди поглощала еду, как водила-дальнобойщик. Время подбиралось к полудню – значит, она была готова к своей второй дозе амфетамина за день. Ее мать не предложила мне прихватить с собой таблетки, а я не подумал – или не захотел – об этом напомнить.

Перемена в ее поведении стала заметной еще за едой и с каждый минутой проявлялась все сильнее.

Девочка стала более подвижной. Проявляла больше любопытства к происходящему вокруг. Постоянно вертелась, словно просыпаясь от долгого бестолкового сна. Все время озиралась по сторонам, вновь вступая в контакт с окружающим. Маленькое личико, совсем недавно сонное и безучастное, на глазах оживало.

– Ой, смотрите! – Она ткнула пальчиком в сторону выводка облаченных в гидрокостюмы серферов, катающихся по волнам вдалеке.

– На тюленей похожи, правда?

Мелоди хихикнула.

– А можно я подойду к водичке, Алекс?

– Только сними туфельки и ходи там, где волны касаются песка. Постарайся не замочить платье.

Я сунул в рот очередную креветку, откинулся и смотрел, как она бегает вдоль линии отлива, пиная тонкими ножками воду. Один раз обернулась в мою сторону и помахала.

Я минут двадцать понаблюдал, как Мелоди носится туда-сюда, а потом закатал штанины, снял туфли и носки и присоединился к ней.

Стали бегать вместе. Ее ноги работали лучше с каждым мгновением; вскоре она уже прыгала и скакала, как газель. Радостно вопила, брызгалась и двигалась без остановки до тех пор, пока мы оба не запыхались. Затем побрели к месту нашего пикника и рухнули на песок. Волосы ее совсем перепутались, так что я вынул заколки, кое-как привел ей голову в порядок и вновь пристроил заколки на место. Ее маленькая грудь тяжело вздымалась. Ноги от лодыжек покрылись коркой песка. Когда девочка наконец перевела дух, то спросила меня: