— А.., ну.., поговорим. — Я тяжко вздохнула, а ондобавил:

— Поговорить я с тобой хочу.

— Ты мне лучше напиши.

— Чего?

— О господи, — не выдержала я. — Какого чертатебе от меня надо?

— Дело такое… — Снова пауза. Я, конечно, не ожидала,что он сможет объясниться, так и вышло. — Ты где, а? Давай я приеду. Уменя тачка под окном.

— Я почти что сплю.

— Слушай, я серьезно. Разговор есть.

— Ну, так говори.

— Не могу по телефону.

— Ты и не по телефону не сможешь! — Я опятьвздохнула, пытаясь решить, какая муха парня укусила. Любопытство было сильнеездравого смысла, и я предложила:

— Приезжай на Комиссарова, это рядом с моим домом, таместь кафешка, называется «Бабочка». Буду ждать там.

— Ага, — обрадовался Серега и отключился, а яподошла к зеркалу, постояла немного, разглядывая свое отражение, и доверительносообщила:

— Все точно рехнулись. Может, правда чего затевается?

Я еще немного потопталась возле зеркала и вышла на улицу.Надоевший за последние дни дождь набирал силу, и я припустила к «Бабочке»бегом.

Кафешку так назвали не без умысла: открыто здесь до утра, изаведение облюбовали уличные проститутки. Заходили сюда погреться, а еслиповезет, то подцепить клиента. Хозяин «Бабочки», дядька шестидесяти пяти лет средким именем Виссарион, по моему глубокому убеждению, свихнулся на русскомклассике Чернышевском. Только влиянию этого мыслителя я могу объяснитьневероятную тягу Виссариона к падшим женщинам, причем тягу особого свойства:Виссараион их спасал. Они не только грелись у него по ночам, но иногда жили понесколько дней в задних комнатах, где он устроил что-то вроде приюта, самзалечивал их раны (он был когда-то фельдшером) и наставлял на путь истинный.Выглядело это примерно так: Виссарион, прикладывая лед к очередному синякудевицы, со вздохом вопрошал: «Что ж ты со своей жизнью делаешь, курва?»

Девки занимали у него деньги, рассказывали о своихпроблемах, прятались от рассвирепевших сутенеров и всякий раз божились завязатьзавтра и навсегда. Виссарион словам не верил, но денег в долг давал. Иногдаустраивал коллективное прочтение выдающихся произведений литературы,повествующих о нелегкой доле «ночных бабочек». Особой популярностью у негопользовалось «Воскресение», но девки больше любили «Даму с камелиями», восновном в пересказе, прослушать пьесу целиком мало кому удавалось из-заскользящего графика работы. Водрузив очки на нос, Виссарион читал произведениевыразительно, я бы даже сказала — проникновенно, время от времени взывая кдремлющей аудитории: «Набирайтесь ума, дуры». Дуры перемежали дрему вздохами ижалобно шмыгали носами в особо волнующих местах.

Отчего Виссарион не подался в священники, а спасал заблудшиедуши в баре, для меня загадка, однако сам он чувствовал себя здесь в своейтарелке и жизнью был доволен. Я решила, что мужичок он непростой, потому что,несмотря на явный идиотизм ситуации, умудрялся уживаться как с ментами, так и сбандитами, по крайней мере, и те, и другие его не трогали и на свой лад дажеуважали. Виссарион организовал кассу взаимопомощи, зачастую выступал третейскимсудьей в многочисленных разборках, так что, по моим прогнозам, все неумолимоскатывалось к созданию профсоюза. Однажды я эту идею высказала вслух, и Виссарионзадумался, а я решила больше так не шутить.

Жил он в одиночестве, в квартире по соседству, но, по-моему,редко покидал свое заведение — я не помню, чтобы хоть раз, заглянув на огонек,не застала его здесь или, к примеру, встретила где-то на улице. На девок онвоздействовал не только художественным словом, но охотно использовал другиевиды искусства, например музыку. У него была обширная фонотека. Особенно уважалГенделя. Когда кто-нибудь из девок, измученных искусством, в отчаянии вопил:«Да приглуши ты эту бодягу!» — он поднимал вверх указательный палец инаставительно изрекал: «Классика — это тебе не ногами дрыгать, тут душа…» —после чего заблудшей овце надлежало либо углубляться в душу, либо выметаться наулицу, так что с углублением здесь был порядок.

Но этого Виссариону показалось мало — он приволок откуда-тостаренький рояль. По виду, так нашел на помойке, но скорее всего купил за грошиили просто выпросил. Играть на нем Виссарион не умел, но сам вид рояля вызывалу него умиление, иногда он его поглаживал и произносил невпопад: «Искусство».Девки смотрели на рояль и впадали в задумчивость.

Своей дружбе с Виссарионом я обязана все тому же роялю. Непомню точно, когда впервые меня занесло в его «Бабочку», но в тот момент душажаждала общества, и я заглянула в кафе по дороге. Было далеко за полночь, именя приятно удивило, что кто-то, как и я, не спит. Увиденное произвелонезабываемое впечатление: история дамы с камелиями подходила к концу, Виссариончитал особенно выразительно, девки выразительно шмыгали носами. Мысленноприсвистнув, я опустила свой зад на стул и замерла минут на двадцать, пребываяв абсолютном обалдении. Когда чтение закончилось, я подошла к стойке, изнываяот желания выяснить, куда меня угораздило забрести.

— У вас тут клуб любителей словесности? — робкопоинтересовалась я.

Виссарион ответил в своей обычной манере:

— Болтаются по ночам кому не лень.

Я перевела взгляд на рояль, который будоражил моелюбопытство не менее художественного чтения, и спросила:

— На нем кто-нибудь играет?

— Добрые люди в это время спят, — ответилВиссарион.

— Ясно, — кивнула я, подошла к роялю и поднялакрышку.

Виссарион вытянул шею, поглядывая из-под очков. Рояль былрасстроен, играть на нем не представлялось возможным, но, странное дело,впервые за столько дет меня потянуло к инструменту, пальцы сами по себе леглина клавиши. Я поморщилась, потому что расстроенный рояль терзал слух, ипоспешно захлопнула крышку.

Тут подскочил Виссарион и спросил:

— Училась?

— Давно.

— Тебе чего налить: кофе или водки? Сегодня холодно.

С этого, собственно, и началась наша дружба, и теперь своимдомом я, по справедливости, считала не квартиру на пятом этаже, а бар подназванием «Бабочка», в котором по ночам отогревались проститутки.