И, конечно, мы смеялись, и ели, и пили, явно не по редакционным гонорарам, и вызвали такси, и провели всю ночь у Мариши, превращенной мною (и Вэном!) в счастливую девчонку и не поверившей ни одному моему (абсолютно искреннему) слову по поводу одиноких холостяцких будней все эти полгода – то дома, то в гостях у Вэна. Вот и получается – могу в один день сделать человека смешным и счастливым! И вообще – когда-то ведь надо жениться, Сотников!

Милый мой собеседник (или собеседница!), как все-таки неуклюже выходят «из меня» слова и мысли, как чувствуется – и заметна даже мне – газетная небрежность и торопливость, а где-то, наоборот, затянутость и даже занудство, с каким я стараюсь придерживаться только правдивых фактов. Вот и теперь залюбовался верной Маришей и совершенно упустил то самое, что, собственно, и погнало меня в редакцию – ночное событие у Вэна и его необычная… Нет, скорее, самая обычная – и понятная! – реакция на нашего «наблюдателя» за окном.

Ведь я потому и уделил время запоздалой похвале Венькиной чести, что в тот злополучный вечер так и не осмелился обратиться к нему с расспросами. За нашу долгую-предолгую дружбу я узнал его достаточно, чтобы не сомневаться: если Венька не удивляется, значит, ничего удивительного в этом из ряда вон выходящем явлении нет; а если Венька молчит – значит, событие имеет отношение к той самой врачебной тайне, о которой он не заикнулся бы и под пытками.

Одно я понял четко: догадки (и разгадки!) мне предстояло искать и строить самому. И еще одна мысль не давала мне покоя – да так, что вытеснила из головы все то, что Мариша назвала «смертями». Возможно, именно потому, что мысль оказалась, в своем роде, тоже «из мира иного». Лицо в окне я запомнил совершенно отчетливо (прямо-таки зарисовал бы для следствия!), оно пугало сухой безжизненной бледностью, как лицо потертой тряпичной куклы. Почему-то из-за этой бледности в моей голове гвоздем засела мысль: а если кто-то не вернулся из того скандального круиза? Возможно, с этим связано неожиданное недомогание Лимановой? И возможно, кто-то очень хотел уничтожить Венькины записи? И уж тогда вся эта история окончательно уйдет на дно не Волги, а Леты. Дурацкая совершенно фантазия! И в редакции я окончательно убедился в этом, перечитав в Интернете все, что сумел найти, о круизе, – никто из пассажиров и команды, кроме самой Зары Захарьевны, не пострадал, и все, поднявшиеся на борт красавца-лайнера в столице, покинули его точно так же у того же самого причала, где и поднимались.

И все-таки неугомонный внутренний голос продолжал четко связывать лицо за окном с записями Лимановой. И, конечно, прямо от Мариши (как всегда, не заходя домой) я помчался проведать таинственную Нину Колосову, о которой сказал мне Вэн. Как ты, читатель, помнишь – психоневролога самой обычной тридцать шестой городской больницы, в районе Измайлова, у нее лечилась Лиманова.

Поехал «пешком», на метро, как обычный советский инженер, словно не имел гаража, и восьмидесятого «Лэндкрузера», и вполне достаточных средств для покупки следующего, сотого…

И удивительное дело! После травмы левая нога у меня существенно укоротилась. Мне ставили аппарат Илизарова, но эффект оказался неожиданным. Нога и впрямь удлинилась, но поврежденные сухожилия натянулись, как ремни, и слегка «подвесили» ногу, так что колено несколько повернулось вовнутрь. Соответственно, искривилась стопа, и некоторое время я не мог толком надавить на тормозную педаль. Не желая загружать этой моей проблемой приятелей, я мотался в редакцию на метро. И, пожалуй, даже втянулся. Точно – нет худа без добра!

В принципе, мне всегда, еще с детства, были интересны люди. Никогда не любил распространяться о себе; мне гораздо интереснее было слушать других. И всегда хотелось понять: неужели люди и впрямь живут, думают, ссорятся и мирятся так же примитивно, как в «мыльных» сериалах? В моем отрочестве эти сериалы с успехом заменяли любимые дамами индийские фильмы. И неужели только в кино всеми гонимая честная девушка оказывается тайной принцессой, а храбрый, но бедный юноша получает неслыханное наследство и с блеском избавляет любимую от противного ей богатого ухажера?

Как-то раз на уроке обществоведения, рассказывая о семье и браке, я употребил редкое слово «брачующиеся». И учитель – многознающий учитель обществоведения! – при всех высмеял меня за «грубую ошибку». К следующему уроку я специально нашел в словаре это слово, но желание что-то доказывать ему и всем остальным вдруг пропало, и в «обществоведение» до конца школы я больше не заглядывал. Вообще в «настоящей жизни» все как-то не так, как в сериалах, – жестче, резче, необратимей.

Так вскоре мы узнали, что «моральный кодекс строителя коммунизма» – не более чем плакат на стене вестибюля нашей элитной школы; и что Венькина мать вовсе не погибла, совершая подвиг, а просто и обыкновенно спилась, подбросив его в детский дом. И злобная тетка Женька завладела правами Майкиной матери и самой Майки на фамильное наследство. А моя мать в свое время отрекалась от мужа-диссидента – бедного моего отца. И только милая Антонина Петровна, мать Стаса, никогда не считала, сколько стоят доброе слово и преданное сердце. Только она – и те, о ком писали в настоящих книгах Александр Беляев, братья Стругацкие, Рэй Брэдбери и Роберт Льюис Стивенсон.

И теперь я без раздражения ездил в метро, разглядывая лица попутчиков, отмечая их усталые глаза, сгорбленные плечи и тяжелую походку. Люди остались такими же, какими я запомнил их в моем детстве. Только в «мыльных» сериалах богатые дамы в шикарных туалетах прожигают жизнь, влюбляются и выходят за принцев прекрасные девушки с фигурой 90-60-90. И если вначале главный герой бывает гоним и беден, а на сердце и руку любимой претендует подлый и противный сын богача, то в конце судьба услужливо награждает любовь и честность, а злобные богатые интриганы остаются с носом! А ведь в жизни всегда кажется, что и не античный нос тебя немного портит, и веснушки надо вытравлять… И уж совсем непонятно, что делать с короткими ногами и первым номером бюста? Так что приходится девушкам выходить замуж за самого настойчивого претендента – пусть не орел, лишь бы любил да на руках носил. А «не орел» совсем, как и орлы, – не хочет работать, пьет и гуляет, да еще и руки может распустить. Вот они такие, мои попутчики: везут после работы сумки с продуктами, и горбятся плечи, и грустнеет взгляд.

Женщина напротив, с большими сумками, так отвлекла меня, что я едва не пропустил свой «Измайловский парк». В последний момент выскочил и, преодолевая искушение пройтись по тенистым тропкам парка, мужественно двинул прямо в приемное отделение больницы.

Я уже знал, что Колосова работает в травматологии, где заведующим отделением трудился хороший доктор Сальников. Но путь к нему лежал через «кабинет предварительного осмотра», где меня вежливо выслушала пустоглазая девушка в белом халате, генетически, как советские продавцы, настроенная на отпор суетливым «клиентам».

– Колосова? Какой кабинет? Какая Нина? Отчество? По какому вопросу?

Несколько отвыкший от подобного обращения, я понял, что взял неверный тон и вряд ли добьюсь успеха. Но увидеть Колосову было необходимо! Пришлось отступить, присесть на потертую банкетку в углу и подумать над новым планом действий. Думал я долго – пока пустоглазая фотомодель не передала более скромной сестричке свой неприступный трон. Обо мне к тому времени забыли, так что все случившееся вскоре никто не связывал с моей скромной персоной.