Он же у нас чертов собственник. Он не будет претендовать на игрушку, если будет не уверен, что эта игрушка — только его и ничья больше.

Но… Повод у меня для беспокойства имеется! Налицо, так сказать.

Еще первокурсником Яр заливал мне, что это, мол, у его семейства доминантный ген такой. Что уже поколений восемь все Ветровы с этим цветом глаз.

Цветом, который я пыталась ненавидеть те девять месяцев после развода.

Цветом глаз моей дочери, красивей которых нет ни в одном уголке этой планеты.

Зашкаливающе-ярким, ультрамариново-синим…

— Мам, — Маруське неуютно и страшно. Еще бы, всякие стремные дядьки тут шляются и как будто бы даже обижают маму. Вряд ли вся эта ситуация со стороны выглядит хотя бы мило.

Моя дочь боится. И подойти к ней мне не сможет помешать никакой Ветров — особенно тот, что сейчас замер бледным призраком и ловит воздух ртом. И смотрит на Маруську, не выпуская её из поля зрения ни на секунду.

Я шагаю мимо него. Маруська вцепляется в меня обеими ручонками, я отвечаю ей взаимностью, глажу дочь по спине.

Сердце мое непоседливое, вот что ж тебе не сиделось дома? Стольких неприятностей нам с тобой удалось бы избежать, потерпи ты самую чуточку.

Почему неприятностей? А вы всерьез верите, что Ярослав Ветров, узнав о том, что семь лет назад я не сообщила ему о рождении дочери, принесет мне пятьсот эскимо от радости? Это только крокодилу Гене такие ништяки обламывались.

— Бабушка спит, бусинка моя? — шепотом в самое ушко Маруськи. Она кивает торопливо и быстро. Ну, ясно. Когда бабушка спит, в тишине нам становится тревожнее всего. Нет, я не злюсь. Это бесполезно, в конце концов.

Тем более что в чем виновата Маруська? В том, что не очень любит тишину? Она настолько не любит тишину, что до сих пор приходит по ночам спать ко мне. Повышенная тревожность, ага!

— Пять минут подождешь? — ласково спрашиваю я.

— А можно две? — моя маленькая лиса, конечно, тут же начинает торговаться.

— Четыре, — улыбаюсь я, — но сегодня прочитаем на главу больше. Договорились?

— Ага, — Маруська вздыхает, еще три секунды пыхтит мне на ухо, а потом — выскальзывает из моих рук.

— Стоп, — я перехватываю дочь за подбородок, вглядываюсь в лицо.

Царапина на лице. Во всю скулу, от виска к подбородку. Утром её не было.

— Это что? — тихо спрашиваю, касаясь пальцем кожи, рядом с болячкой.

Маруська мрачнеет. Ну, ясно. Это снова Маскарадова или кто-то из её подпевал?

Если бы еще были гарантии, что в другой школе будет как-то иначе… Гарантий нет, но и выбора тоже. Если завуч и дальше будет игнорировать нашу проблему — из этой гимназии мы уйдем. Без особых сожалений. Ну, почти. Гимназия новая, крутая. И фонд у неё отличный…

— Ты ей хорошо наподдала? — заговорщическим тоном уточняю я. Непедагогично — да. Но я не буду прививать моей дочери привычку пасовать, когда её обижают. Маруська снова улыбается, на этот раз — кровожадно. Ой, не завидую я той принцесске, что к ней полезла.

В конце концов, тапки-единорожки на последний Новый Год лежали под елочкой от меня.

А у Деда Мороза моя дочь заказала боксерскую грушу. И гантели.

Дедушка Мороз, разумеется, исполнил её мечту.

Эй, я знаю, что «девочки не дерутся», вот только, ой, сколько вы не знаете, о некоторых девочках. Увы, я не могу оплачивать Маруське занятия верховой ездой — а она грезит о лошадях. Но на боксерскую грушу денег я заработала. Сама иногда подумываю, что полупить по груше — отличный антистресс. Жаль, у её перчаток — не мой размерчик.

И, кстати, когда я дарила Маруське этот подарок, у нас этих проблем не было. Мы вроде даже дружили с этой Олей. Это все в этом году началось…

— Четыре минуты, — напоминаю я и закрываю за Маруськой дверь. Напоминаю ей. Проговариваю для Ветрова. Уж он-то точно не заставит меня нарушить слово, данное дочери.

Вообще, круто было бы сейчас нырнуть в квартиру и захлопнуть за собой дверь. Сказать проблемам: «Не хочу». Сделать вид, что их не существует.

— Сколько ей лет? — это первые слова Ветрова, после того, как Маруська приговорила все мое, так тщательно хранимое — её инкогнито. Он смотрит немигающим взглядом в дверь, захлопнувшуюся за Маруськой.

Может, соврать? А сколько у меня шансов, что он поверит в мое вранье? Яр не идиот, в конце концов. Маруська — стройная как кузнечик, вытянулась за последний год. Отличить семилетку от пятилетней пухляши легко. Даже тот, кто в жизни не видел детей — угадает.

И потом — он видел её глаза. Его глаза — и на лице Маруськи. Никакой чертовой генетической экспертизы не надо.

Блин. Вот угораздило меня залипнуть на эти его глаза когда-то. Вот, пожалуйста — до сих пор они мне аукаются. Надо было мутить с отличником Горбачевым. Ну, да, он был нудный, но хотя бы не такая тварь, как некоторые. И никаких «доминантных» особых примет у него не имелось.

Я отвечаю на вопрос Ветрова. Честно отвечаю.

И все, что остается на этой лестничной клетке — это глухая тишина, разбавленная только его хриплыми рваными выдохами.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я всем седалищным нервом чую — неприятности уже красят губы и готовятся к новому свиданию со мной.

А я-то надеялась, что у нас с ними перерыв в отношениях…

Почему-то сейчас мне кажется, что этот момент был неизбежен. Предрешен на уровне судьбы. Просто потому, что я же знаю — никогда моя жизнь не была простой.

У меня есть секунд пять, чтоб найти нужные слова для Ветрова. Мне нужно его выставить. Нужно, чтобы он не вздумал качать права.

Миссия действительно невыполнима, с этим не справился бы и Итан Хант.

— Значит, у меня есть дочь, — мне по-настоящему страшно от его спокойного тона, — и я узнаю об этом только сейчас?

Еще по семейной жизни я помню — если Ветров молчит — это угроза катастрофы. Если Ветров говорит с таким вот демонстративным спокойствием — можно готовиться к кровавой бане. И я тут — жертва номер один, первая в расстрельном списке.