— Выходи, радость моя, если сможешь, — раздался голос Когана, — мне не терпится разглядеть тебя как следует.

Ханлейт подтянулся к краю, свесил ноги и встал на твердую почву. Перед глазами поплыли разноцветные круги, но Хан устоял на ногах и отпустил повозку. На земле валялась цепь Фионы. Сама девушка исчезла, как и эскорт. Пленник и Коган были одни в каменном дворе.

— Красавец! — восхищенно присвистнул Коган, обходя вокруг Хана, как вокруг удачно купленной лошади, — обычно я имею дело с худосочными остроухими с озер. Они дохнут быстро и бездарно, но с тобой мы проведем время весело. Я не буду тебя связывать, к чему формальности? Иди вперед, бежать здесь некуда.

Ханлейт, пошатываясь от слабости, пошел, куда было указано. Щурясь от солнца, он безразлично осмотрел высокие стены и башню. Сложенная из серого камня, издали похожего на сталь, она возвышалась над двором, упирая в небо острые зубцы. «Это — не Аверна. Железная башня — крепость карателей. Я в Велеграде!» — это открытие испугало бы его день назад, но сейчас Хану было не важно, куда его привезли.

Пленника повели не наверх, а вниз. Каменные переходы казематов здесь были шире и длиннее, чем в Эвенберге, а ряды бесконечных камер закрывали глухие двери без решеток. Но Хана вели мимо них, — для него приготовили нечто особенное.

— Добро пожаловать, эльфийская сволочь. Смотри под ноги.

Коган втолкнул Хранителя в просторное помещение, хорошо освещенное факелами по стенам. Хан сразу же споткнулся, но каратель не дал ему упасть, схватив сзади за одежду. Пол камеры был не каменным и не деревянным; его сплошь покрывала стальная решетка с частыми переплетами, а под ней угадывалась пустота. С потолка свисали цепи и приспособления, один вид которых вызывал ужас, по стенам были развешаны орудия пыток; среди них плети с железными наконечниками выглядели самыми безобидными.

— Иди к центру, — скомандовал Коган.

Каратель несколько раз прокрутил колесо, опускающее с потолка деревянный брус с вмурованными наручниками.

— Подними руки.

Запястья Ханлейта обхватила сталь пыточного механизма, а Коган снова подтянул брус повыше, чтобы эльф смог стоять на цыпочках. На этом приготовления завершились: узник Железной башни повис посреди большой комнаты в ожидании своей незавидной участи.

— А вот теперь — мое приветствие!

Коган ударил в солнечное сплетение Хана коротко и профессионально и с удовлетворением понаблюдал, как к эльфу не сразу вернулась способность дышать.

— Я тебе еще не объяснил, почему я так рад нашей встрече? Знакомый знак, а?

Засучив рукав, человек поднес к лицу Хранителя свое запястье с грубо сделанной татуировкой: перекрещенных стрелы и магического посоха. Хуже, чем Железная башня были только ее обитатели, и у одного из них на Хана имелся зуб. Но Ханлейт не понимал, к чему все эти прелюдии. Коган не стал задерживать с объяснениями:

— Узнал картинку? В лесу у Вишемира ты прикончил моих людей! Помнишь их имена, гаденыш? Не думаю! Но я заставлю вспомнить всех до единого! Называй это личной заинтересованностью. Мне наплевать, чего хочет от тебя мэтр, у нас с тобой будет своя свадьба, ничем не хуже!

Хан вспомнил раннее утро, первые лучи рассвета над лесной поляной под Вишемиром и свой самоубийственный побег. Он перебил всех сопровождающих его карателей, и, раненый отравленным оружием, едва выжил сам. «Гервант и Гвидо нашли и вылечили меня, а теперь мертвы. Пришла моя очередь», — подумал Ханлейт, смотря в пол. Глубоко внизу за толстыми прутьями решетки поблескивала вода, пахло мокрыми камнями. Факелы, потрескивая, грели влажный спертый воздух; рукам было жарко, а ногам — холодно. Итак, Хан в цитадели имперских карателей и для них он — тоже предатель. Но, в отличие от эльфов ордена, у обитателей Железной башни чести нет. Людям, вроде Когана, само ее понятие незнакомо. В отряды головорезов набираются отбросы общества со всего Эймара, для вступления в их ряды необходимы всего два качества: звериная жестокость и преданность Императору. Или только первое и маломальская сообразительность, что без второго ты автоматически становишься жертвой своих же сотоварищей. Пытки, допросы, казни, шпионаж и показательное устранение всех неугодных — вот на чем специализировалось это хорошо организованное, сытое воинство.

— Молчишь? Я видел, как ты порезал их на куски, я был там. Мои люди валялись в траве, облепленные мухами и пожираемые червями. Я узнал, какие раны может наносить меч Хранителя, острый, как бритва цирюльника, — продолжал Коган, подходя к стене и перебирая жуткий инвентарь.

— Но не только ты так чисто работаешь, мой милый. Я тоже умею многое, вот и отточу свои навыки на твоей эльфийской шкурке. Мой батюшка-кожевник, да трижды помянет демон его имя, заставлял меня, мальца, снимать шкуры с падали. Знаешь ли ты, как воняет дохлый козел недельной давности? Нет? Как три отхожих места и городская свалка в придачу. Но я почти полюбил свою работу! Одно в ней расстраивало: трупы молчали, как бы я их не кромсал. А ты доставишь сиру Когану настоящее удовольствие? Не пел в клетке, так будешь выть здесь, а я послушаю.

— Никакой ты не «сир», — сказал Хан, понимая, что наносит сыну кожевника самое тяжкое из мыслимых оскорблений, — ты — последнее отродье с помойки, нанятое за деньги на грязную работу.

— Как и ты, эльфийский выродок! Думаешь, между нами велика разница? Да, она есть: у меня вся жизнь впереди, а ты скоро завоняешь, как падаль!

Каратель подскочил к Ханлейту, намереваясь ударить, но внезапно спертый воздух камеры освежил порыв ветра. Он появился, как последнее прости потерянной свободы, словно кто-то открыл невидимое окно и впустил морской бриз, веющий за сотни верст от Велеграда. Ханлейт удивился и вдохнул полной грудью. Коган замолчал и оглянулся на заколыхавшуюся занавеску из черной непрозрачной материи, которую Хан вначале не приметил. Она закрывала вход в другое помещение, а палка, привязанная снизу, не давала ветру отбросить ткань в сторону. За ней кто-то был.

— Выйди, Коган.

— Да, мэтр.

Обращение «сир» не прозвучало, но каратель почтительно поклонился занавеске и ретировался за дверь. Некоторое время за Ханом наблюдали из-за преграды, прозрачной с обратной стороны.

— Итак, тебя зовут Ханлейт ланн Кеннир, — утвердительно сказал арий, — ты — Хранитель древа Агнара и миротворец по-определению, но состоял в анклаве ассасинов. Ты умудрился предать одновременно и орден, и Императора. Передо мной стоит прирожденный лжец и отступник.

Да, так и есть. Хан хранил молчание, ответа не требовалось. Почему «мэтр» не показывается? Пленнику достался только его голос: негромкий, мягкий, но четкий. Многие бы сочли его приятным. Значит, не рыком и не хрипом будут отдаваться приказы о пытках?

— Я буду говорить редко, Хранитель, я предпочту слушать. А ты уже сам решай, что именно — твои слова или стоны. О чем я хочу узнать? Твои мысли на эту тему, если они есть.

— Не знаю.