— Это не я! Она сама открылась!

Фиона ответила неуверенно и сдавленно вскрикнула.

— Не может быть! Ты гляди, как цепь на твою шею сама наматывается, а я тут и не причем!

Заслонка дернулась.

— Нет, не закрывайте, пусть все услышит!

До Хана донесся звук ударов и стон.

— Громче, стерва! Знаешь, что я сейчас делаю, эльф? Душу рыжую бестию. У нас с ней старые счеты. Мало кто любит тварей, как я люблю: над ними можно измываться целую ночь, а к утру сказать, что ничего не было. Благодарный материал.

— Отпусти ее! Она исполняет приказ советника Айворта — сопровождать меня! — Ханлейт несколько раз ударил кулаком в стену ящика.

— Облегчился, и голос тотчас прорезался, остроухий? «Сопровождать», ха-ха! Тебя везут, как скот на бойню. Кто такой твой советник? Здесь исполняют приказы только одного человека. Чьи? Назови имя! Ну?

— Я тебя не знаю!

— А я не к тебе обращаюсь, недоносок.

— Ваши, — прохрипела Фиона.

— Не понял.

— Ваши, сир.

— Не расслышал.

— Ваши, сир Коган.

Снова загремела цепь и закашлялась Фиона.

— Я не планировал открывать ему форточку, а это значит, что я расстроен! Я не выношу, когда в мои приказы вмешиваются кто ни попадя! Разожгите костер под клеткой. Прошлогоднюю листву положите сверху. Рыжая, помогай!

«Нет!» Ханлейт забился в дальний угол, понимая, что это его не спасет и спрятал лицо в рукав разодранной куртки. На дрова не поскупились: их принесли горящими и сложили прямо под отверстием в полу, а сверху бросили охапку сухих листьев вперемешку с молодой травой. Ящик мгновенно заволокло горячим дымом. Легкие Хана судорожно искали чистый воздух в ткани и не находили его, плотно зажмуренные глаза слезились. Пламя, сожрав листву, рванулось внутрь и обожгло ему босые ступни.

— Хватит, подпалим дерево. Закройте, пусть прочувствует.

Заслонка захлопнулась. Хан снова лег на пол. Грудная клетка требовательно сжималась, но каждый вдох был равносилен самоубийству. Не дышать пленник не мог, а пытка длилась и длилась… Ханлейт нащупал фляжку и плеснул себе на рукав. Надо было это сделать раньше, но он не догадался. Вода не помогла.

— Он умрет! — снаружи смутно донесся голос Фионы.

Коган довольно заржал.

— Если эльф умрет, мэтр будет недоволен!

— А если сдохнешь ты, мэтр даже не заметит. В следующий раз сделаешь что-либо без моего ведома, я засуну тебя к эльфу по частям. Поняла?

— Да!

— Ты разучилась правильно разговаривать? Научить заново?

— Нет, сир Коган.

— Откройте отверстия. Оба.

Ханлейт подполз к нижней дырке. Костер выгребли, но дым был повсюду и продолжал душить. Носоглотка и горло горели, а от неудержимого кашля выворачивало внутренности. Сверху за пленником наблюдал Коган.

— Знаешь, как называют эти камеры на колесах? «Клетки для певчих птичек». Любой, кто попадает сюда, даже если не голосист от природы, начинает петь к концу путешествия. Воздуха хватает ровно на двенадцать часов. Ну, я бы сказал, что чуть меньше. Если птичка себя хорошо вела и пела песни, открываем обе форточки. Если плохо и молчала — только нижнюю. В перерывах между песнями можешь терпеть и молиться или мочиться и вдыхать свой смрад. Оба варианта одинаково для тебя поганы, но Император, как известно, милосерден, — дает право выбора. Пока ты неразговорчив. Плохая птичка!

Верхнее окошко захлопнулось.

* * *

Для Ханлейта это была ужасная ночь. Отравленный дымом, он то и дело забывался коротким неспокойным сном, просыпался от боли в горле и делал глоток из фляжки Фионы. Ближе к рассвету верхнее отверстие открыли, но камера проветривалась удручающе медленно. Пленник то дышал свежим ночным воздухом под самым окном в потолке, застыв в неудобной позе, то лежал, согнув колени и глядя в светлеющее небо. К утру в ящике все еще невыносимо воняло гарью. Облизанные огнем доски пола обуглились и мазали черным, но были все такими же крепкими.

— Птичка выспалась? — сладко позевывая, Коган заглянул в клетку.

Убедившись, что эльф дышит, он закрыл заслонку. Кормить Хана не стали. Наконец, внизу раздался знакомый скрежет, погрузивший клетку в темноту, и повозка с пленником тронулась.

«Сколько дней ехать до Аверны?» — прикидывал Ханлейт, — «все зависит от того, какой дорогой меня вывезли из Эрендола. Если мы едем к Ракхайну, то вниз по течению реки путь короче, дней семь-восемь, а если по главному Авернскому тракту, то и все три недели. По полям и проселкам я бы добрался верхом быстрее, но повозке по целине не проехать. Неужели — все же главная дорога?»

Ответ на свой вопрос он получил в конце бесконечно-длинного дня в темноте.

— Сир Коган, поворачиваем к пристани?

— Нет. Мэтр предупреждал, что Ракхайн нынче опасен. Лично я свою душу от скверны поберегу. По главному тракту двинем, будь он неладен!

Повозка, замешкавшись было, двинулась дальше. Хан лег на пол, раскинув руки в стороны — можно и так, если клетку будет бросать из стороны в сторону, то он успеет вовремя упереться в стены и не разбить лицо.

«Я сам во всем виноват», — думал Хан, — «я берег свою вымышленную „честь“, как скряга бережет деньги, пряча их под матрасом и боясь потратить. Я перестал быть Хранителем, но кем я стал? Разбойником. Это ли достойная замена службе ордену? Будь я хоть трижды несогласен с политикой Императора и гадкой ролью наемных убийц, которую взяли на себя Хранители, я сделал хоть что-либо, чтобы изменить порядок вещей? Ничего, хотя у меня был шанс! Почему я не убежал с Моргватом в ту ночь, когда мы подменили сферу?! Мне потребовалось восемь лет, чтобы оценить поступок архонта. Отдать свой меч! Вот где настоящая преданность стране и своему предназначению! А за что боролся Гервант? За возможность набить себе брюхо. Мы оба, и я, и нелюдь, считали себя жертвами, а саму жизнь — несправедливой мачехой, и забирали все, что могли утащить, считая, что имеем на это право. Мы были ничем не лучше легионеров или карателей, — также грабили и убивали тех, кто слабее. И вся братия Герванта понесла заслуженное наказание — кто-то раньше, кто-то позже, а теперь — моя очередь, я — последний. И моя кара будет самой жестокой, потому, что я хуже их всех, вместе взятых: я понимал, что творил, но был настойчив в своей ненависти к миру и в злости на себя самого».

Строки пророчества святого Ариеса… «Один меч архонта погас благодаря моей глупости, а его хозяин затерялся на просторах Эймара. Пока Моргват жив, но что он может без своего оружия? Благодаря таким, как я или Гервант, сбываются самые страшные предсказания: мы способны на многое, но тратим силы понапрасну и гибнем также бездарно, как жили».