Проводя грязным, шершавым пальцем по краям аммонита, Хан физически ощущал, что с каждой минутой он все дальше от Моран, но ее серебристый свет горел в ракушке, как и прежде. «Только бы у меня не отобрали амулет! С ним легче. Помнит ли она меня? Скорее всего — уже нет. Но я помню. Пока дышу, я не забуду самое прекрасное путешествие в моей жизни из Мореи в Эрендол с единственным в мире существом, способным меня полюбить таким, каков я есть. Я был счастлив, нежданно, негаданно и очень недолго. Но разве я должен роптать?»

Иной раз Ханлейт радовался, что Моран в безопасности. Галару вернули должность и статус, он богат… Любимая будет жить в роскоши: шелка обовьют ее точеную фигуру, умелые слуги вплетут в черные волосы жемчуг, запястья украсят серебряными браслетами, и его женщина станет еще красивее. И Хан видел Амаранту, как живую: гордую, ухоженную и равнодушную. «Самое главное, чтобы она была счастлива», — думал Ханлейт, — «а что я мог ей дать? У меня нет дома, и никогда не будет. Моран не заслуживает судьбы бродяги».

Но воображение не останавливалось на картине благополучия, оно шло гораздо дальше: «А потом, ночью, Галар ляжет с ней с постель, а она останется холодна… Но останется ли? Если Моран забудет меня, ее сердце освободится для новой любви! А Галар умеет быть интересным, он умен и обаятелен. Моран, моя Моран, станет жить ради другого эльфа, исполнять его желания и капризы!» Картины их воображаемой близости сводили Хана с ума. Мутной волной накатывала ревность, заставляя кусать губы и в бессильной ярости сжимать кулаки, до боли вонзая обломанные ногти в ладони. Ни к кому Ханлейт не ревновал так, как к Галару! Лето не смог бы заинтересовать Моран надолго, а Гервант напрасно добивался ее взаимности. Ханлейт был согласен, чтобы Моран ушла из Сириона с нелюдем, так она бы оказалась в надежных руках…

Сидя в полутьме своей клетки, Ханлейт тщетно пытался примириться с неизбежным и отпустить Моран, но все его попытки были обречены на неудачу самой жизнью: кровь, бурлившая в его жилах; молодость и физическая сила, любовь, — вот что сводило на нет все философские рассуждения, обманывая эльфа вновь и вновь ложными надеждами. Не полюбит его женщина другого! Никогда, потому, что… Потому, что не может этого быть! Мысли принимали причудливые формы и образы: «А если меня изуродуют в Аверне, но не убьют, а вернут в Эвенберг ордену? И однажды мы встретимся? Я подожду, я все вынесу. Я останусь таким же для Моран, как и прежде. Что значит внешность? Ничего или все? А вдруг она посмотрит на меня с отвращением, не узнает, не вспомнит, каким меня любила! Тогда лучше никогда ее не видеть. Нет, даже если я превращусь в чудовище, то хочу, хоть один раз, самый последний, взглянуть в ее глаза!»

Скрип и покачивание клетки прекратились. Остановка была неурочной — день, не вечер. Снаружи заскреблась Фиона и загремела цепью. Ханлейт не видел девушку, только ее по-детски маленькие руки в стальных браслетах. Она-то за что страдает?

— Эльф? Возьми еду.

Фиона встала на цыпочки и просунула в окошко лепешку, свернутую пополам. Хан привстал, пригнув голову — в полный рост он выпрямится не мог.

— И это бери, пока никто не видит. Она моя.

В клетку шлепнулась фляжка, Ханлейт не успел ее поймать.

— Почему ты решила меня накормить?

— Мы выехали из твоей страны. Не пей воду сразу. Дай мне руку, я не вижу тебя!

Преодолев секундное сопротивление, Хан дотронулся до пальчиков Фионы. Они были влажными и прохладными, как от страха или волнения. Одержимая порывисто сжала его ладонь и отпустила. Что бы это значило?

— Фиа, тебя не обижают?

— Пока нет.

Как нехорошо она это сказала! Хан услышал, как девушка спрыгнула на землю с рамы, на которую крепилась его тюрьма. Снаружи негромко переговаривались эльфы охраны. Стояли долго, пока не послышался перестук копыт. Всадников было много, но общий шум перекрыл громкий грубый голос одного из вновь прибывших:

— Ты здесь, рыжая мерзавка? Какой приятный сюрприз! Подождите в меня бумагами тыкать, я должен проверить, что принимаю!

«Что. Это обо мне», — понял Хан. Рядом с повозкой затопала лошадь. Клетка закачалась — кто-то снова забрался на раму. Ханлейт спрятал еду и фляжку себе за спину. Дневной свет загородила тень. Человек был намного выше Фионы, если смог заглянуть внутрь. Хан не успел рассмотреть его лицо, новый тюремщик неопределенно хмыкнул и с лязгом закрыл окошко, погрузив клетку в кромешную тьму. Сегодня небо Эрендола пленник видел в последний раз. Процедура передачи Хана не заняла и пяти минут. Хранители повернули обратно — они больше не отвечали за Ханлейта. Формально он прекратил свое существование для ордена.

— Выезжаем на тракт, некогда мне орденскую сволочь окольными путями возить, да и мэтр ждать не любит, — донеслось снаружи.

Впервые за все время пути лошадей пустили вскачь. На первом же ухабе пленника подбросило в воздух и с размаху приложило о заднюю стенку. Держаться внутри было не за что. Обдирая руки о шершавые доски, Хану с трудом удалось сесть поперек своей тюрьмы, уперев лопатки и ноги в противоположные края клетки. «Выедем на мощеную дорогу, будет легче», — успокаивал себя он. Но Ханлейт ошибся: щебень тракта под колесами повозки сотрясал тело противной дрожью, по полу подпрыгивали мелкие камни и мусор, которых он раньше не замечал, и норовили впиться в тело. К концу дня добавились и другие мучения.

Эльфы открывали дырку в полу, стоило только попросить, но сейчас и верхнее окно было задраено. Кричать? Ханлейт терпел, сколько мог, прежде чем застучать в стенку. Ему не ответили. Не услышали? Пленник застучал громче. Снаружи донеслись приглушенные смешки.

«Вот почему советник Айворт смотрел на меня с такой жалостью в последний день! Я еще в пути, а издевательства уже начались! Казематы Эрендола — не самое худшее, что могло со мной случиться!» Ханлейт стиснул зубы. Время тянулось томительно-вязко, как в бреду. Темнота тесных стенок давила осязаемо и тошнотворно — в накрепко забитом ящике не хватало воздуха. Низ живота скручивало от боли. «Я приеду в Аверну, провонявший своими испражнениями. Или не приеду. Задохнусь. Этот ящик сделали на совесть!»

Процессия, съехав с главной дороги, остановилась в лесу, когда перевалило за полночь, но в положении Хана мало что изменилось. Он лежал на полу, ни на что уже не надеясь, пока внизу тихонько не заскрежетало. Заслонка, закрывающая маленькое отверстие в полу, короткими рывками ползла в сторону: ее открывали осторожно, боясь нашуметь. Эльф перевернулся на живот и жадно вдохнул запах земли и травы. От повозки прошуршали шаги, цепь Фионы скользнула по раме и все стихло. Вдалеке слышалось потрескивание костра, разговоры и смех: мучители расположились с комфортом, разбили лагерь.

Ханлейт почувствовал себя лучше. Он поел, стараясь не злоупотреблять водой. Кто знает, надолго ли открыли отверстие в полу? Пленнику не дали еды, о нем словно забыли… Но уж лучше так! Хан сел и вытянул затекшие ноги — в длину клетку сделали короче его роста, как по заказу.

— Почему эльф заткнулся? — послышался знакомый голос, — захлебнулся своим дерьмом? Да ему форточку открыли! Это ты сделала, маленькая сучка?! Больше некому.