Елена Алексеевна из двадцать первой села на лавочке перед подъездом, уперлась подбородком в палочку и даже не стала упрекать Сергея Николаевича в антиобщественном поведении – настолько было лениво и хорошо. К тому же Айла все равно была старая и быстро устала.

Из второго подъезда вышла еще одна старушка, видимо, соседка и, видимо, очень больная, потому что ни разу не появлялась этой весной. Во всяком случае, Елена Алексеевна не узнала ее. В последний год кто-то съезжался-разъезжался, всех не упомнишь.

Старушка прошаркала мимо и завернула за угол. Медленно, смотря только под ноги, дошла до булочной, остановилась у перехода, отдышалась.

– Женщина, зеленый, вы переходите? – спросила какая-то прохожая. – Вам помочь?

Старушка только махнула рукой, мол, все в порядке, сама дойду. Низко опустила голову. Из-под блеклого, стираного берета остался виден только нос и краешек седой пряди. Высморкалась, тяжело задышала. Дрожащей рукой спрятала носовой платок в карман пальто и достала аккуратно сложенную телефонную квитанцию.

– Вам в сберкассу, женщина? – не унималась прохожая. – Вас перевести?

Старушка медленно подняла голову.

– Господи, на вас лица нет. Вы болеете? Некому сходить что ли?.. Вы дойдете, женщина?

Глупый вопрос. Если совесть мучает – не волнуйся. А «дойду – не дойду» жизнь покажет. Старушка дождалась зеленого и двинулась в путь. У подъезда Сбербанка она остановилась, придержала дверь и вежливо пропустила нескольких пожилых людей. Те удивились, но прошли.

Это был день выдачи пенсий, так что муравейник стариков и старушек сразу же засосал ее глубоко внутрь себя. Смирно, как в переполненном бомбоубежище, пенсионеры ждали своей очереди.

Казалось, что все смотрят на нее, захотелось зарыться в толпу еще глубже. Но это только казалось, а на самом деле никто не обращал на нее особого внимания, только спросили:

– Женщина, вы последняя?

Она кивнула.

– Тут очередь вот отсюда!

Так она оказалась у окна, у стола, где люди заполняли квитанции. Широко усевшись на единственном стуле, молодой мужчина в тренировочных штанах что-то сосредоточенно писал.

Из окошечка донесся голос кассирши:

– Женщина, сказано же, что тут вот надо по пунктиру резать! Я за вас отрезать не буду! Вот ножницы, сами режьте!

Бабушка лет семидесяти взяла ножницы, подошла к столу. Примерилась к пунктиру, но поняла, что не сможет отрезать ровно, и обратилась к Старушке:

– Женщина, я смотрю, вы без очков. Не поможете?

Старушка кивнула и стала с детской ответственностью, кропотливо, как на уроке труда, отрезать тонкие, в полсантиметра, полосочки.

– Спасибо, женщина, – прошептала бабушка, – хотите, я скажу, что вы стояли за мной? А то сейчас будет перерыв, через пять минут всех выгонят.

– А зачем же все ждут?

– Ну, думают, может, успеют.

– Можете не ждать, я сейчас закрою окно, – объявила кассирша.

Старики переглянулись и остались стоять, как стояли.

Бабулька протащила свою новую знакомую к кассе, и они уткнулись в спину высокого, согнувшегося в три погибели старика.

– Мужчина, – донеслось из окошка, – вы что, не знаете, что зелеными чернилами нельзя заполнять? Я не могу так принять! Возьмите синюю ручку и обведите!

Услышав эти слова, Старушка резко подняла голову, но старик отвернулся. Осталась видна только щека, даже край щеки. Она уцепилась взглядом за этот край, а все остальное словно исчезло: и люди вокруг, и голоса.

– Вы знаете, я не успею, – сказала щека, – тут очень много обводить, а вы сейчас закроетесь.

– Мужчина, я не приму, я потом никуда не сдам вашу квитанцию. Идите обводите, я вас без очереди пущу после перерыва.

– Я вижу плохо, я и это-то долго заполнял.

Он секунду помедлил, понял, что спорить бесполезно, и обреченно отошел к окну. Молодой парень мало того что занял единственный стул, но еще так широко расставил колени, что невозможно было подойти к столу. Старик пристроился у окна, стал обводить буквы. Старушка смотрела на него, не отрываясь.

– Женщина, спасибо. Я дома счета забыла, – сказала она соседке, – потом приду, – и подошла ближе. Сердце стучало в горле. Она видела только щеку, сухую и морщинистую, как кора столетнего дерева. Старик промахивался мимо зеленых линий, щурился, приближаясь и отдаляясь от квитанции.

Она набрала воздуха, выдохнула:

– Мужчина, вам помочь?

Он обернулся и еще больше сощурился, пытаясь ее разглядеть.

– Будьте любезны, а то я… Не вижу ничего.

Она села и стала аккуратно обводить буковки. Но тут касса закрылась, объявили перерыв, и толпа стариков стала выходить из банка. Их завертело в толпе.

– Не беспокойтесь, я вам все равно помогу, – сказала Старушка, – после перерыва заплатите. Вы далеко живете?

– Тут за углом, не беспокойтесь.

– Давайте я вас провожу. Давайте, давайте!

– Уйди, Задор! Простите, я вам не сказал. Не бойтесь… Проходите, не разувайтесь только.

Черный, косматый Задор понюхал Старушку и устроился у ее ног.

– Странно, он так обычно на моих внуков реагирует, любит детей!.. Сейчас чая налью.

Она погладила пса и вошла в комнату. Видимо, Старик собирался переезжать: все вещи были собраны по коробкам, книги в стопках стояли на полу и подоконнике. Села за старый письменный стол, разгребла бумаги, бережно передвинула фарфоровые фигурки: олененка и пионера с пограничной овчаркой. Олененок выглядел грустным, и к тому же был раненым: его шею опоясывали две пожелтевшие клеевые нити.

Старушка обвела буквы, Старик за ее спиной пошуршал спичками, позвенел посудой, вернулся и поставил на стол два стакана чая и печенье.

– Вы меня просто спасли. А то с моими глазами я бы полгода обводил, наверное.

Она сделала глоток и спросила:

– А почему не взять новый бланк?

Старик не смог ответить. Задумался.

– Зачем вы вообще выходите, если плохо себя чувствуете? Это знаете, как опасно, в нашем возрасте?

Он тоже отхлебнул чай, повозил по столу тарелочку с печеньем.

– А есть что-то, что в нашем возрасте не опасно?

– Ну, все равно, зачем так рисковать из-за какой-то квитанции? У вас дети есть?

Он отвел глаза, словно задумался: есть ли у него дети. Старушка уже пожалела, что спросила: мало ли, вопрос деликатный.

– Конечно, есть, – вдруг ответил Старик, – только далеко. А тут – внуки и правнуки.

– И что, никто не может заплатить? Вы… один живете?